Репнин николай васильевич. Репнин, николай васильевич Мятеж Барской конфедерации и отзыв Репнина

Р., с соизволения Государыни, вступил волонтером в армию Апраксина. В 1758 году, после занятия русскими войсками Кенигсберга, он участвовал, в составе небольшого отряда Виганта, в захвате Фишгаузенского королевского замка и Пилау, затем принимал участие в сражении при Куннерсдорфе, в занятии Мариенвердера и был с Фермором под Кюстрином. За боевые отличия произведенный в капитаны гвардии, князь Р. в 1759 году командирован был во французскую армию, и, под начальством маршала Контада, "находился в Минденском сражении". Отозванный в начале 1760 года в Петербург, он вернулся в действующую армию уже полковником (2 Московского полка) и в том же году участвовал в набеге на Берлин графа Тотлебена и, по отзыву последнего, "против прочих многой похвалы достойным себя показал и против неприятеля отличные оказал поступки". В 1761 г. он находился в корпусе графа Чернышева, присоединенном к австрийской армии, а 2 апреля 1762 г. произведен был в генерал-майоры и в июне того же года командирован в главную квартиру Фридриха, для переговоров о "созыве конгресса в Берлине для соглашения с датским Двором голштинских дел, при медиации короля Прусского".

Вступление на престол Екатерины сняло голштинский вопрос с очереди. Тем не менее, Р. был оставлен на посту "министра" при Прусской главной квартире и 23 июля (н. ст.) вручил королю свои новые кредитивные грамоты и письмо Императрицы с извещением о ее воцарении.

Насколько полезна была, для выработки военных взглядов будущего фельдмаршала, фридриховская боевая школа, пройденная Репниным как в армии Апраксина, и Контада, так и теперь, в главной квартире короля, где на его глазах разыгрались Рейхенбах и Швейдниц,-настолько полезной представлялась и школа фридриховской дипломатии, в которую вводило Репнина новое его назначение. Конечно, для начинающего дипломата школа эта была слишком трудна и первые шаги Репнина на этом поприще не могут считаться удачными. Несмотря на исключительно выгодное положение - министра державы, сохранение дружбы которой представляло особенную ценность для Фридриха в эти последние месяцы Семилетней борьбы,-Репнину не удалось добиться благоприятного разрешения тех, незначительных в огромном большинстве своем поручений, которые ставил ему Петербургский Двор. Только в тех вопросах, которые могли интересовать Императрицу лично, как, напр., вопрос о возмещении убытков Ангальт-Цербстскому Дому, Фридрих проявлял величайшую предупредительность, все же представления Репнина политического характера встречали уклончивые ответы и заверения, не приводившие ни к каким реальным результатам. Так было с предложением посредничества России "для восстановления всеобщего мира", сделанным Репниным по неопытности, в излишне прямолинейной форме, не соответствовавшей видам Государыни, желавшей предоставить в том вопросе инициативу Фридриху. Так было с вопросом об очищении Саксонии, на котором настаивал Р., с вопросом о вознаграждении Мекленбург-Шверинского, и т. д. и т. д. Не больше, в сущности, успеха имела и негласная миссия Репнина - "всеми средствами склонять короля к миру". Попытка Репнина произвести в этом смысле давление на Фридриха не дала результатов, и король кончил войну, как хотел, с настолько развязанными руками, что при подписании прелиминарного договора Р. был только "допущен к присутствию", а к самому подписанию приглашен не был, под предлогом отсутствия у него нужных полномочий и спешности дела, исключавшей возможность выждать их получения. На деле же, и самое приглашение состоялось не столько в знак внимания к Императрице Всероссийской, сколько потому, что в тот момент Фридриху необходимо было выиграть несколько дней,-как раз тот срок, который нужен был, чтобы снестись с Веной по вопросу о допущении Репнина.

Если прибавить к этому, что Р. обнаружил, в своих донесениях ко Двору, излишнюю доверчивость к лишенным, подчас, всякого основания слухам; что он не всегда бывал достаточно осторожен и однажды отправил в Петербург копию королевского письма шифрованной, что могло повести к раскрытию нашего шифра, - становится понятным, что Императрица была не вполне довольна своим министром в Пруссии. Недоволен был собой и сам Р.; он настойчиво просил об отозвании; ввиду того что в это время отозван был, по желанию Екатерины, прусский посол в Петербурге, просьбу Репнина сочтено было удобным исполнить, и 27 ноября на его место назначен был князь В. Долгоруков.

Фридрих расстался с Репниным с видимым сожалением. Р. нравился королю своей прямотой-настоящей, а не напускной, своим тактом, сдержанностью, отсутствием старания, как отмечает король в одном из своих писем,- выпытать что-нибудь в частном разговоре и своей сговорчивостью. И потому, король был совершенно искренен, когда писал Финкенштейну, запросившему о времени прощальной аудиенции: "чем дольше Р. останется, тем будет лучше. А всего приятнее было бы мне, если бы он остался совсем".

По возвращению в Петербург, Р. исправлял некоторое время обязанности Директора Сухопутного Шяхетного Корпуса; но уже в конце того же года получил новое и весьма видное назначение: "полномочным министром в Польшу"-в помощь престарелому графу Кейзерлингу. Назначению этому он обязан был главным образом всесильному Панину, в родстве с которым находился по браку с княжной Натальей Александровной Куракиной, мать которой была урожденная Панина. Возможно, что некоторое значение имела и благосклонность к Репнину Фридриха, на поддержку которого рассчитывала Екатерина, приступая к разрешению польского вопроса.

Отъезд Репнина, намеченный первоначально на конец октября, был отсрочен на месяц, ввиду необходимости дополнить некоторые пункты первоначально данной ему инструкции. Указ о назначении Репнина был подписан только 11 ноября и в конце месяца он выехал в Польшу.

По прибытию в Варшаву, Р., видимо, быстро ориентировался в запутанной обстановке Речи Посполитой, несмотря на то, что привез с собой не только Панинские инструкции, но и Панинское понимание, или - вернее-непонимание Польши. Русская политика, проводником которой должен был явиться Р., ставя целью незыблемое охранение старого порядка, обеспечивавшего государственную слабость Польши,- в силу какого-то непостижимого заблуждения искала опоры в "фамилии" Чарторыйских, определенно и твердо подготовлявших крушение старого строя, стремившихся к обновлению, а следовательно,-объединению и усилению Польши. Это внутреннее противоречие, обессиливавшее в корень русскую политику, было, по-видимому очень скоро замечено Репниным, а в июне 1764 г. он уже определенно доносил Панину о ненадежности Чарторыйских. Представления Репнина не встретили, однако, должного внимания в Петербурге. Даже после конвокационного сейма, на котором Чарторыйские - под охраной русских штыков, в обстановке государственного переворота - провели конституцию, частично, но существенно изменявшую, вопреки желаниям России, государственный строй Польши,- доверие к ним русского министерства, в сущности, поколеблено не было.

Ни Кейзерлинг, ни Р. не оказали на конвокационном сейме должного противодействия Чарторыйским, за исключением вопроса о liberum veto, отмене которого они решительно воспротивились. Накануне выборов короля не время было обострять отношения с единственной партией, которая "считалась", по крайней мере, преданной России. Надо было думать, прежде всего, о выполнении очередной задачи-возведении на престол Станислава-Августа, задачи не легкой, если принять по внимание непопулярность в Польше русского кандидата.

Тем не менее, при помощи Чарторыйских и под угрозой 26000 русского корпуса, введенного в Польшу, выборы прошли благополучно: 7 сентября Станислав-Август был провозглашен королем.

30 сентября 1764 г. скончался Кейзерлинг, и руководство польскими делами объединилось всецело в руках Репнина, как "преемника, который не меньше успел приобрести себе высочайшую апробацию и благоволение Императрицы".

Неправильно было бы, однако, видеть в назначении этом знак особого доверия Екатерины. Сложность польского вопроса не сознавалась в то время Петербургским Двором; слишком переоценивалось значение избрания Станислава. В дальнейшем считалось достаточным "для приведения дел к благополучному окончанию" "предпочтительнее совершенно открыться королю", т. е. взять его прочно и крепко в свои руки и "все свои и прусских министров подвиги сообразовать с теми средствами, кои от него представлены будут".

Р. взял в свои руки короля - умело и твердо. Но это не содействовало ни в какой мере разрешению вопросов, поставленных на очередь рескриптом Императрицы. У короля не было в Польше опоры; равным образом и не было русской партии. Потраченные на создание ее русские-немалые - деньги шли через Чарторыйских и создали партию им, а отнюдь не России. В силу этого, король, даже при желании, не мог бы ничего сделать. Вопросы же, непременного разрешения которых требовала Екатерина - прежде всего дарование равноправия диссидентам и урегулирование границ,- должны были вызвать сильнейший протест в массе шляхты; поддержка их могла только вконец дискредитировать и без того непопулярного короля.

Станислав-Август отнюдь не выражал, поэтому, склонности идти навстречу желаниям Петербургского Двора. Напротив, он проявил "неумеренную скоропостижность к собственному интересу", к "самоопределенной политике".- Его первые шаги вызвали сильное раздражение в Петербурге. Репнину предписано было добиться во что бы то ни стало исполнения заявленных Императрицей - еще на коронационном сейме - требований, не останавливаясь перед применением вооруженной силы: "страхом вырвать у поляков то, что от них лаской добыть не можно было".

Но Репнин как на коронационном сейме, когда он уступил общему протесту депутатов, так и теперь не воспользовался предоставленным ему правом решительных мер и не использовал своего несомненного влияния на короля. Он ясно сознавал, что раньше каких-либо резких шагов, тем паче "вооруженной негоциации", - надо было создать партию, которая могла бы быть действительной, а не призрачной, как Чарторыйские, опорой русской политики. К созданию этой партии и приступил Репнин.

Задача эта была нелегкой, так как организовывать ее приходилось на столь непопулярном в Польше лозунге, как равноправие диссидентов, против которого была не только вся, поголовно, католическая шляхта, но и Пруссия, втайне, конечно, агитировавшая против диссидентов.

Репнин, естественно, обратился, прежде всего, к противникам Чарторыйских. Подскарбий коронный Вессель, воевода краковский Ржевусский, киевский - Погоцкий, епископ Солтык не уклонялись от соглашения, но непременным условием его ставили разрушение Генеральной конфедерации, главной опоры Чарторыйских, на которую так много потрачено было, в свое время, русских трудов и денег. Репнин не мог без колебаний сломать старое оружие для нового, которое представлялось ему едва ли более надежным. Вместе с тем, открытое соглашение с оппозицией, помимо разрыва с Чарторыйскими, должно было "принести несказанное неудовольствие королю".

Колебания Репнина вызвали в Петербурге подозрения в слабости. Ходили слухи о сильном влиянии на него Понятовской (жены австрийского генерала), урожденной Конской, роман с которой приписывала ему молва. В Варшаву послан был Сальдерн, на месте убедившийся, однако, что дела в Польше действительно запутаны, что на Чарторыйских рассчитывать нельзя, что диссидентский вопрос удастся провести только после ожесточенной борьбы, и что Репнин стоит на правильном пути.

С начала 1766 года началась деятельная подготовка к предстоявшему осенью того же года обыкновенному сейму, на котором Репнину предстояло поставить категорически вопрос о диссидентах. Благодаря отпущенным в распоряжение его крупным суммам, он мог вести довольно обширную агитацию: его агенты разъезжали по Литве и Польше для подготовки диссидентского вопроса на местах, главным образом-для убеждения противных диссидентскому делу магнатов. В тратах своих Репнин был, впрочем, довольно умерен, не желая расходовать средства на выборы: не без основания он находил, что "денежная коррупция" уже выбранных сеймовых депутатов вернее обеспечит ему успех. Не меньше энергии проявляла и католическая партия.

Рескриптом 24-26 августа 1766 г. Репнину преподаны были окончательные инструкции. В основу полагалось "дело наших единоверных, купно с делом прочих диссидентов", заключавшееся в "возвращении им прав духовных и гражданских". Репнину предписывалось взять аудиенцию на сейме тотчас после избрания маршалка, "не допуская никакой делиберации ни в какие другие дела", "дабы польский Двор и другие заключить могли, что мы диссидентский вопрос поставляем ценой их собственного благополучия и без поправления оного все их советы от нас препятствованы будут". В случае отказа, Репнину предписывалось оставить сейм: Императрица прибегнет к "другим ей от Бога дарованным способам": наготове держалось до 40000 войска.

"Повеления, данные по диссидентскому делу, ужасны", писал Репнин Панину; "иетинно волосы у меня дыбом становятся, когда думаю об оном, не имея почти ни малой надежды, кроме единственной силы, исполнить волю Всемилостивейшей Государыни".

Результаты выборов на сеймиках были, как и следовало ожидать, неблагоприятны для диссидентов. На сейме, в одном из первых заседаний, епископ Солтык, в горячей речи, предложил объявить изменником каждого, кто поднимет вопрос об уступках диссидентам. Сейм восторженно отозвался на призыв Солтыка и потребовал немедленного голосования. Единственно, что мог сделать король - задержать голосование, "замаячить" дело. Репнин немедленно потребовал аудиенции у сейма.

4 ноября 1766 г., в присутствии короля, сената и послов, Репнин - сидя, с покрытой головой, прочел по-русски требование Императрицы, в форме письменной декларации переданное им затем королю; вслед за ним - аналогичное, по не столь решительное представление сделал, по настоянию его, прусский посол Бенц. Датский и английский дворы ограничились частным сообщением своих пожеланий по данному вопросу. Сейм однако, не уступил. Его постановления подтвердили прежние законы о диссидентах, поручив, впрочем, епископам, под председательством примаса, рассмотреть жалобы диссидентов на религиозные стеснения и занести решение, которое они найдут необходимым, в метрику.

Верный своей системе, Репнин не прибег к силе, Но решение сейма и роль Чарторыйских в этом решении положило конец его колебаниям. Он принял все меры, чтобы сломить, на этом же сейме, "фамилию". И это удалось ему во всей полноте. Проведенные на конвокационном сейме реформы были сеймом 1766 г. сведены на нет, торжественно закреплено liberum veto и, главное, распущена Генеральная конфедерация. Взамен ее, Репнин приступил к организации - в первую очередь-диссидентской конфедерации. Еще раз сделана была-по инициативе Петербурга - попытка "присвоить себе Чарторыйских" в расчете, что поражение на сейме сделает их сговорчивее. Панин не хотел терять их отчасти потому, что на них было слишком уже много затрачено, главное же потому, что, по справедливому замечанию его, - "при всей двоякости сердца", "головы они имели здравее, нежели все другие в сей земле". 27 января 1767 г. Панин лично написал Чарторыйским: но те наотрез отказались от участия не только в диссидентской, но и во всякой вообще конфедерации. Оставалось, как и предлагал Репнин с самого начала, действовать собственными средствами.

Уполномоченный рескриптом от 31 января на решительные меры, Репнин опубликовал письмо Панина, в котором заявилось что "Императрица не допустит изменения, старых форм правления Польши", а напротив, приглашает всех поляков, если они во что-нибудь ставят свою свободу и отечество, составить законное собрание", и вступил в переговоры с вождями диссидентов и католической оппозиции. Русские войска в Польше были усилены: до 8000 сосредоточилось на Висле, близ Торуня; в Литве, близ Вильно- столько же; 4000-5000 человек стали на линии Сандомир-Львов. Под их прикрытием, уже с начала 1767 г. - началось формирование диссидентских конфедераций: Великой и Малой Польши - в Торуне, Литвы - в Слуцке. Конфедерации эти были, однако, крайне слабы: удалось собрать всего несколько сот подписей, да и то среди них было много подписей отсутствующих и малолетних.

Вопреки всякому ожидания, гораздо успешнее шло дело с организацией конфедераций католических. Шляхта истолковала воззвание Репнина, как отказ России от прежней поддержки короля и Чарторыйских. Такое толкование поддерживаюсь и агентами Репнина - коронным референдарием Погоским, полковниками Карром и Игельстромом, объезжавшими поместья оппозиционной шляхты. Да и сам Р. косвенно подтверждал это предположение: он изменил свое отношение к королю. Не разрывая с ним открыто, так как он был необходим, как знамя (не от своего же лица было действовать в Польше русскому послу),-Репнин обходился с ним сурово и прекратил выдачу щедрых денежных ссуд, за которыми часто и охотно обращался к нему вечно нуждавшийся в деньгах Август.

В короткий срок число примкнувшей к партикулярным конфедерациям шляхты дошло до 80000, - и Репнин имел полное основание говорить, показывая королю их акты: "теперь, Ваше Величество, вы в моих руках."

Зная настроение собравшихся шляхетских конфедераций, грозившее ему низложением, королю не оставалось иного исхода, как отдаться безусловно и окончательно в распоряжение Репнина. По его "указанию" он созвал сенат, постановивший, под прямым давлением Репнина, собрать чрезвычайный сейм в октябре 1767 года.

Чтобы обеспечить за собой будущий сейм, являлось необходимым, прежде всего, слить партикулярные конфедерации в одну - генеральную. Маршалком этой коронной конфедерации Репнин наметил жившего в изгнании, в Дрездене, Радзивилла. Он вызвал его в Радом, куда съехались уже, по приказанию Репнина, маршалы и консплиарии коронных конфедераций, под конвоем "почетных" русских караулов. Собравшимся представителям конфедераций объявлен был для подписания составленный Репниным конфедерационный акт, вызвавший целую бурю протестов; акт вскрывал истинную цель конфедерации-равноправие диссидентов - и определенно указывал, что "народ соединяется при короле", т. е., другими словами, - о низложении короля, на которое сбиралась шляхта, не могло быть и речи. Протесты были, однако, подавлены заявлением читавшего акт полковника Карра о применении им, в случае неповиновения собравшихся, вооруженной силой. Увлекаемые сторонниками Репнина, конфедераты выполнили все предъявленные им требования: подписали акт, выбрали Радзивилла маршалком, отправили депутацию в Варшаву просить Станислава-Августа приступить к конфедерации и передало Репнину письмо, в котором ходатайствовали о принятии Императрицей опеки "над законами и свободой Республики".

Не доверяя, однако, прочности добытых таким путем заявлений, Репнин поспешил (в конце июля) перевести Радомскую конфедерацию в Варшаву, где соединил ее с Литовской. Этим облегчалось и управление ею, и надзор за ней.

"Объединенная конфедерация" оказалась, таким образом, всецело в руках Репнина. По его приказу она снарядила в Москву депутацию для торжественного ходатайства об "опеке" и разослала по сеймикам универсалы, писанные под диктовку русского посла.

Выборная кампания протекала оживленно и бурно. Так как предстоявший сейм должен был проходить в условиях конфедерации, т. е. с решением дел большинством голосов, Репнин прилагал все усилия, чтобы обеспечить "конфедерации" или, точнее, себе это большинство. Составленные его польскими агентами списки "верных людей" проводились на сеймиках, зачастую, под прямой угрозой штыков, которыми смыкал он места выборов. В имения главарей оппозиции введены были воинские команды. Щедро раздавались деньги. Производились аресты.

Результаты выборов были, тем не менее, неудачны для Репнина; всюду, где не было достаточного "военного" давления на выборы, прошли противники диссидентов. Мысль о "русском большинстве" приходилось оставить. - При этих условиях и конфедерация, к которой приступил и король при открытии сейма, и самый сейм становились только ненужной обузой. Между тем, кончать дело было необходимо, так как отношения наши с Турцией обострялись со дня на день, а в случае разрыва всякое осложнение в Польше было недопустимо.

Репнин прибегнул к последнему средству. На первом же заседании открывшегося 15 октября сейма внесено было, по его настоянию, предложение: составить делегацию от сената и палаты депутатов для переговоров с Репниным по вопросу о равноправии диссидентов, о внутренних реформах Польши и о союзе с Россией. После назначения делегации, заседания сейма должны были приостановиться; возобновление их предполагалось только для утверждения, без прений, составленного делегацией проекта. Подобный выход из создавшегося положения являлся в высшей мере целесообразным, ибо обеспечить себе большинство в делегации Репнин несомненно мог. "Утверждение" же сеймом решения делегации сводилось, в данном случае, к пустой формальности.

Как и ожидал Репнин, предложение это встречено было оппозиционным большинством с явным негодованием. Сильные речи произнесли против него епископ Солтык и Ржевусские. Репнин решился на крайность. Еще накануне открытия сейма введен был в Варшаву сильный русский отряд; в ночь с 13 на 14 ноября русские военные команды арестовали Солтыка, обоих Ржевусских и, по ошибке, Залусского и перевезли их за Вислу, в лагерь стянутого под Варшаву корпуса, откуда, под сильным конвоем, все арестованные были отправлены в Россию.

Впечатление этого ареста, неслыханно нарушавшего права депутатов, было потрясающим и не только в пределах Польши: им было взволновано и общественное мнение Европы, горячо осудившее Репнина. Фридрих выразил уверенность, что это не пройдет Репнину даром.

Но Репнин лучше знал поляков. Наутро после ареста сенат, министры, сейм апеллировали к королю. Но Станислав ответил, что, разделяя печаль нации, он не видит иного средства, как обратиться к великодушию Императрицы. Посланная к Репнину депутация получила ответ, что освободить арестованных он не собирается, а равно и не имеет надобности давать отчет кому-либо в своих действиях.

Надобности, действительно, не было: Варшава была открыта удару стоявших под ней и в ней русских войск. Сейм был в буквальном смысле блокирован штыками. Без "пропуска" Репнина нельзя было выехать из города. Оправившись от первого впечатления, сейм послушно постановил избрать делегацию и приостановить свою деятельность до утверждения проектов, без права отвергнуть их.

Сейм был отсрочен до 1 февраля 1768 г. Действительным руководителем делегации явился, естественно, сам Репнин. Председательствовал в ней его агент Погоский. В состав ее вошли 20 сенаторов, назначенных королем по репнинскому списку, 45 депутатов, назначенных другой креатурой Репнина - Радзивиллом. Кроме того, по требованию Репнина приглашены были: Могилевский православный епископ Георгий Конисский, маршалки Торунский и Слуцкий конфедераций и еще некоторые диссиденты. Несмотря на такой тщательный подбор, состав делегаций все-таки оказался недостаточно надежным. Репнин вышел из этого нового затруднения, отказавшись от пленарных заседаний и сосредоточив работу в тесном кругу избранных им из среды делегации наиболее влиятельных лиц.

Репнин вел работы делегации сурово и твердо; с делегатами он не стеснялся и при малейшем противоречии, напоминал о присутствии 40000 корпуса русских войск и об участи Солтыка и Ржевусских. При этих условиях работы делегации шли быстро. Выработанный ею проект устанавливал полное равноправие диссидентов-как религиозное, так и гражданское; католицизм признавался, однако, господствующей религией: королем мог быть избран только католик, и переход из католицизма считался уголовным преступлением. В области основных законов проект делегации утверждал прежние устои польской конституции (избрание короля, liberum veto, прерогативы шляхты), сохранив из реформ Чарторыйских только скарбовую и военную комиссии. Основные законы и закон о равноправии диссидентов гарантировались Россией; без ее согласия они не могли изменяться. На последнем заседании делегации Репнин предостерег членов ее еще раз не пытаться поднять на сейме какие-либо возражения. "Иначе так же кончу, как начал! Не только трех - и тридцать возьму!"

Сейм принял репнинский проект с полной покорностью. Протест был заявлен одним только прусским депутатом, Иосифом Выбицким, немедленно, впрочем, бежавшим из Варшавы. На последнем заседании сейма проект стал законом.

Но успех Репнина был Пирровой победой. Роль, сыгранная им в последних польских событиях, открытое подчинение Речи Посполитой России, получавшей отныне не только возможность, но и право в любой момент вмешаться во внутренние дела Польши, диссидентское равноправие, оскорблявшее религиозное чувство фанатичных католиков; наконец, утверждение на колебавшемся уже престоле ставшего окончательно ненавистным стране Станислава-Августа, - дали новый и резкий толчок давно уже нараставшему возбуждению. И не успели еще разъехаться из Варшавы сеймовые депутаты, как в Баре, крепостце в Брацлавском воеводстве, уже подписан был акт конфедерации, "для защиты веры и древних республиканских свобод". По всей Польше поднялись отряды конфедератов.

Король, спешно созвав частный сенатский совет, отправил к конфедератам для уговора генерала Мокроновского. Но Репнин не стал выжидать результатов посольства: оценивая по достоинству вспыхнувшее движение, он напряг все усилия чтобы затушить его в самом начале и, спешно вызвав русские подкрепления и потребовав от Станислава содействия коронных полков, двинул все наличные свои силы против барских конфедератов. Энергично веденные действия шли успешно. Часть конфедератов отступила в Молдавию, войска Великопольской конфедерации Рыдзинского сброшены были в Силезию, Бар взят Апраксиным, Бердичев сдался Кречетникову. В то же время в юго-восточных воеводствах вспыхнул бунт гайдамачины и православных хлопов, руководимый Железняком, Неживым, Швачкой, Гонтой. Только после Уманьской резни против гайдамаков отряжен был Кречетников; к этому времени, в воеводствах вырезано было уже до 200000 человек и о каких-либо конфедерациях здесь говорить не приходилось.

Но, подавленные в юго-восточных областях, конфедерации перекинулись во внутренние воеводства - Краковское, Сандомирское, Серадзское, Гостынское, на Литву. Уклоняясь от решительных столкновений, они вели партизанскую борьбу, для успеха в которой у Репнина не хватало войск. Помимо этого, он стеснен был турецкой границей, за которую свободно уходили от погони летучие польские отряды, так как положение, занятое Турцией под давлением французской дипломатии и находившейся в турецких пределах "генеральности" конфедерации, было настолько угрожающим, что малейшее нарушение границы могло повести к разрыву. Он пытался смягчить впечатление акта о гарантии России, опубликовав 29 мая декларацию и разъяснив, что под гарантией надлежит разуметь охрану от 3-го лица, а отнюдь не покушение на внутреннюю свободу Польши.

Но все старания его придать своей деятельности хоть тень "польского дела" - были тщетны. Польша видела в нем не дипломата дружественной державы, а генерала вражеской армии в захваченной, но не покоренной еще стране. Борьба против него стала, в глазах шляхты, борьбой за свободу Польши, ради которой забыты были даже недавние религиозные распри. Дело дошло даже до заговора на его жизнь; король, знавший о нем, назвал Репнину главу заговора Дзиержановского (камергера короля), но не принял никаких мер к его задержанию. Дзиержановский успел скрыться, хотя Репнин назначил за его голову 8000 дукатов. При такой обстановке заранее обречены были на неудачу как попытка Р. сблизиться вновь с Чарторыйскими, так и попытка организовать свою конфедерацию в Радоме, под личным руководством короля. Оставалась одна надежда - на время, и потому Репнин все усилия свои направил на то, чтобы выиграть его и не вызвать каким-либо образом разрыва с Турцией. В Петербург он не сообщал об истинном положении дел, опасаясь, по-видимому, отозвания.

Разгром Балты запорожцами дал, однако, Порте давно ожидаемый ею предлог: она объявила войну. С этого момента все задачи русской политики в Польше должны были свестись к одному: обеспечить ее за собой на время кампании, чего бы это ни стоило. Этим предрешалось удаление Репнина.

Необходимость удаления его сознавалась одинаково ясно и им самим, и Императрицей, и Паниным. Но прямое отозвание было бы слишком явным - для поляков - проявлением слабости и слишком явной несправедливостью по отношению Репнина, деятельность которого в Польше явилась только точным выполнением предначертаний Императрицы, парализовать вредные последствия которых он был в полной мере бессилен, при всем своем искусстве и проницательности. Двор выждал поэтому, пока Репнин сам не заявил о желании получить назначение в действующую армию. Его просьба была удовлетворена немедленно, причем за труды его в Польше ему были всемилостивейше пожалованы: орден Св. Александра Невского, чин генерал-поручика и 50000 рублей на уплату долгов.

Но - косвенно - недовольство Двора Репниным, сдерживаемое, несомненно, Паниным, проявилось в том, что в Петербург он вызван не был, а получил указание отправиться непосредственно к армии, под начальство князя Голицына.

Устроив в Варшаве неотложные свои дела, Репнин покинул Польшу, фактическим "королем" которой он был в течение шести лет, и пробыл к войскам Голицына, стоявшим в то время под Хотином. Осада тянулась вяло. Принимая участие в отражении повторявшихся весь август попыток турок переправиться через Днестр, чем и ограничивалась его боевая работа, Репнин томился бездействием, особенно ощутительным после бурной польской жизни последних лет. 9 сентября Хотин был очищен туркали. Репнин перешел под начальство Эльмпта, отряженного для занятия Молдавии. И здесь крупных дел не было и не было случая отличиться, хотя, как доносил Эльмпт после занятия Ясс: "Репнин во всю кампанию столь много усердия к службе Ее Императорского Величества оказывал, что не упустил ни одного случая находиться в сражении с неприятелями с отменной храбростью". Зиму Р. провел на левом фланге русского расположения, командуя, по-прежнему, 3-й дивизией (15 бат., 15 эск., 29 орудий).

При открытии кампании 1770 г. Репнин был назначен в Молдавский корпус Штоффельна, занимавший, главной своей массой (6000), Фокшаны, где имел квартиру и сам Репнин, Яссы (Штоффельн с 3000) и путь из Бухареста на Яссы (отряд генерала Замятина, 3000). По линии Прута, от Фальчи до Рябой Могилы, тянулся кордон легкой конницы Зорича.

Задачей корпуса поставлено было занятие Рябой Могилы и прикрытие общего сосредоточения, назначенного у этого пункта. Руководство действиями корпуса Штоффельна уже с марта фактически перешло в руки Репнина.

Движение к Рябой Могиле предписано было начать по присоединении к корпусу отряда генерала Замятина. Но обозначившийся 14 мая переход татар в наступление, грозивший прорвать слабый кордон Зорича, побудил Репнина немедленно выступить, с одними наличными силами, к пункту своего назначения. Выслав генерала Потемкина с 3 батальонами гренадер и казаками на поддержку Зорича (отбросившего, впрочем, татар еще до прибытия подкреплений), Р. форсированными маршами подошел к Рябой Могиле, близ которой и занял, 30 мая, сильную пассивную позицию на правом берегу Прута; было приступлено к укреплению позиции и постройке батарей, под огнем занимавших левый берег турок. Попытка турко-татар переправиться у Подолян была успешно отбита Репниным, и в ближайшие дни дело ограничивалось довольно оживленной перестрелкой через реку.

30 мая умер от чумы Штоффельн, - и командование передовым корпусом официально перешло к Репнину.

Опасность положения Репнина, далеко оторванного от главных сил Румянцева, только 25 мая выступивших из Хотина к Цоцоре, быстро возрастала по мере того, как росли силы турецкой армии, сосредоточивавшейся против него. Репнин просил разрешения главнокомандующего перейти Прут у Цоцоры, чтобы войти в непосредственную связь с главными силами или занять более прикрытую позицию - между Жижой и Прутом, но получил отказ. Между тем, начавшееся наступление сильного турко-татарского отряда Абды-Паши западнее Прута - на Волочени и Васлуй, грозило Репнину катастрофой, в случае попытки противника на фронте форсировать переправу. Тем не менее, он остался у Рябой Могилы, по-прежнему сдерживая на том берегу 32-тысячного противника, к счастью, не осведомленного в истинном положении дел и не решавшегося на активные действия. Кризис миновал благополучно: 9 июня Абды-Паша отошел назад, а на том берегу выдвинулся на одну высоту с Репниным шедший в авангарде Румянцева отряд Боура.

Навстречу ему турки двинули от Подолян 20000 корпус. Скрытое от Боура лесом, движение турок было своевременно обнаружено Репниным, выславшим через реку, вплавь, 2 курьеров - предупредить об опасности. Но принять участие в разыгравшемся на следующий день бое Репнин не мог, так как средств переправы им заготовлено не было. По резкому замечанию Румянцева, "столь долговременно упражняясь в приготовлениях на поражение неприятеля, не сделал его к тому способным", ибо разобщенность Репнина с Боуром в день боя дала возможность отбитым туркам "безвредно отбечь". Только 11 наведен был мост из прибывших понтонов, и Репнин, перейдя на левый берег, соединился с Боуром; в тот же день подошли главные силы: сосредоточение было, таким образом, благополучно закончено.

В ближайшие дни Репнин, продолжавший командовать передовыми войсками, принял личное участие в рекогносцировке местности и позиции турко-татар у Рябой Могилы, атаковать которую решил Румянцев.

По диспозиции этой атаки, на Репнина с 8000 отрядом возложена была наиболее ответственная ее часть: удар в правый фланг позиции турок, дававший, при успехе, возможность отрезать им отступление.

В ночь на 17, оставив на месте бивака, у Подолян палатки и команды для поддержания огней, Репнин переправился через реку Калмацуй и, оторвавшись на 5 верст от остальной армии, занял расположение, выводившее его, прямым ударом, на назначенный ему пункт. На рассвете, по сигналу, развернув боевой порядок (2 каре, конница между ними), Репнин перешел в энергичное наступление, в обход правого фланга турок. Отвлеченные с фронта маневрами Боура и Румянцева, турки поздно обнаружили движение Репнина. Брошенная ему навстречу вся наличная турецкая конница дала тыл перед контратакой гусарских полков Репнина, не приняв боя. Боясь окружения от "со всех сторон веденных на них движений", турки поспешно очистили позицию. Крайне пересеченная местность, затруднявшая движение, не дала, однако, Репнину возможности ни отрезать туркам путь отступления, ни развить достаточно настойчивого преследования. Оно начато было одними гусарами, следом за которыми пошла тяжелая конница Салтыкова, спешно высланная к отряду Репнина Румянцовым.

При дальнейшем движении армии к Ларге войска Репнина составляли один из авангардов, вместе с войсками Боура прикрывая марш и сосредоточение войск.

В сражении при Ларге дивизия Репнина (в составе 11 грен., 2 егер, бат., 5 пехотных полков, 30 орудий) вошла в состав левого фланга армии.

И здесь на Репнина возложена была (на этот раз - совместно с Боуром) важнейшая часть предстоявшей боевой задачи. Согласно диспозиции, он должен был переправиться на левый берег Ларги, занять хребет, шедший к правому флангу турецкого лагеря, между долинами Ларги и Бабикула, обеспечить переправу главных сил, а затем, наступая по хребту в обход правого фланга, решить дело ударом в этот, наиболее чувствительный и важный пункт неприятельского расположения.

Турки были предупреждены о предстоящей атаке дезертировавшим накануне боя прапорщиком Квятковским. Тем не менее, переправа и развертывание на хребте были произведены беспрепятственно, и в 2 часа ночи Репнин и Боур двинулись в юго-западном направлений. Репнин на марше принял вправо, вдоль долины Ларги, Боур направился левее, к долине Бабикула.

К четырем часам утра, сбив татарские посты, вся левофланговая группа подошла к оврагу, прикрывавшему доступы к сильному правофланговому турецкому ретраншементу. Подготовив атаку огнем своей артиллерии, усиленной прибывшей от Румянцева 17-орудийной бригадой Мелиссино, Репнин, при поддержке двинувшегося в обход Боура, в замечательном порядке, без особых потерь ворвался в укрепление, овладел правофланговым участком позиции и, не задерживаясь, продолжал наступление, в строгой связи с фронтальной атакой Племянникова. К 12 часам дня началось паническое бегство турок.

За "пример мужества, служивший подчиненным к преодолению трудностей, к неустрашимости и одержанию победы", рескриптом 27 июля Репнину пожалован был орден св. Георгия 2 класса.

Во время последовавшего за Ларгой марша-маневра к Кагулу, Репнин с 5000 отрядом шел в авангарде, за Боуром.

Менее заметно, чем при Ларге, сказалось участие Репнина в сражении при Кагуле (21 июня), где он, совместно с Брюсом, назначен был для атаки центра и левого крыла турок. Его наступление было задержано еще на рассвете, при переходе через Троянов вал массами турецкой конницы, окружившей его каре. Главная тяжесть и честь боя выпали на долю Племянникова, Олица, Боура, Брюса. Только в решении боя Репнин принял некоторое участие, свернув, по личной инициативе, влево от указанного ему диспозицией пути и открыв огонь в тыл турок, чем увеличил уже возникавшую в их рядах панику.

23 июня весь авангард Репнина, усиленный войсками Потемкина, двинут был в преследование неприятеля, к Измаилу. Переправившись через реку Ялпух, Репнин заночевал у дер. Гули-бокуй, 25 был у дер. Сканоса, где имел дневку и 26 четырьмя каре подошел к Измаилу. При его приближении турки ушли из-под крепости. Репнин двинул за уходившим противником Потемкина с ахтырскими гусарами на Килийскую дорогу, каре Ржевского, карабинеров и казаков - на береговую нагорную, но догнать, за поздним временем, не мог. Пехота вернулась к отряду, конница продолжала преследование, захватив до 1000 пленных и порубив, по реляции, тоже до 1000. Измаил был занять без боя. В крепости взято 37 пушек, 6 знамен и немало добычи.

Заняв Измаил, Репнин выслал партии по Дунаю для истребления бродивших повсюду мелких турецких отрядов. Неприятель, по слухам, собирался у Аккермана. Румянцев приказал Репнину занять Килию, очищенную, по слухам, противником. Выступив 5 августа, кружным путем, в обход болотистой местности, залегавшей между Измаилом и Килией, мимо озер Котлабуга и Ташлык, Репнин только 10 числа подошел к городу, спешно, при его приближении, занятому турками. Русские войска были еще в 6 верстах от Килии, когда турки подожгли форштат. К подходу Репнина пожар разросся настолько, что высланные для занятия форштадта войска Потемкина вынуждены были вернуться обратно. Репнин остановился на полевой позиции перед городом.

Убедившись из произведенной рекогносцировки, что взять крепость с наличными силами, при отсутствии тяжелой артиллерии и других "снабдений", рассчитывать нельзя, Репнин, тем не менее, послал парламентера с требованием сдачи; в ответ турки открыли огонь.

Репнин обложил город с северной стороны и приступил к бомбардировке, невзирая на то, что его малокалиберные пушки были бессильны перед каменными стенами укреплений, а "осадный корпус" его был слабее гарнизона Килии. 13 турки произвели две вылазки, успешно отбитые. В ночь на 14, в 80 шагах от крепостной стены, заложены были батареи, постройка которых подвигалась, однако, медленно вследствие дождливой погоды. 17 Репнин снова - и снова безуспешно-потребовал сдачи. В ночь на 18 батареи были готовы и по городу был открыт жестокий огонь; турки отвечали не менее энергично. К полудню следующего дня снаряды наших батарей были уже на исходе: чтобы выиграть время, Репнин возобновил переговоры о сдаче. На этот раз турки оказались сговорчивее: гарнизон согласился сдать крепость под условием свободного выхода, с оружием и имуществом, но без артиллерии. С разрешения Румянцева, Репнин принял эти условия, и 21 ему поднесены были ключи от крепости, издавна считавшейся сильнейшей в Буджаке. Занятие ее отдавало в нашу власть устье Дуная. Трофеями взятия Килии были: 68 мортир, 23 пушки, 8000 ядер, 400 бочек пороха и около 100 судов.

Репнину было приказано приступить к усилению укреплений Килии, а по окончании этих работ, выслав конницу в Фальчу, занять на реке Тамбунар позицию, близ Троянова вала, дававшую возможность поспеть, в случае надобности, с одинаковой легкостью к Килии, Измаилу и главным силам или действовать к стороне Аккермана. Но состав отряда Репнина, за выделением из него войск к Аккерману был настолько ослаблен, что сохранять командование им генералу в чине Репнина было неудобно. В силу этого, Репнин был отозван в главную квартиру. Закончив к 8 сентября работы по укреплению Килии и отправив последний эшелон турок, Репнин 9 выехал к армии, стоявшей на позиции у Ялпуха и 13 октября войска двинулись на зимние квартиры. Репнин выехал в отпуск, в Петербург.

За взятие Килии Репнин награжден был милостивым рескриптом от 14 сентября обещавшим, что "особливые труды" князя "никогда не будут помрачены в воспоминании" Императрицы.

В Петербурге Репнин принял самое широкое участие в пышных празднествах в честь побед истекшей кампании. Он часто бывал при Дворе, гостем которого был в то время принц Генрих Прусский, неоднократно отмечавший Репнина особенным вниманием.

В конце февраля 1771 г. он выехал в армию, с заездом в Варшаву, для устройства все еще запутанных домашних своих дел. Бывший послом в Варшаве Сальдерн воспользовался его прибытием (быть может, по внушению самого Репнина), чтобы возбудить ходатайство о назначении Н. В. командующим войсками в Польше. Но Императрица отказала, сославшись на то, что Репнин "командует половиной армии в Валахии, и она не может лишить фельдмаршала Румянцева генерал-лейтенанта, в котором он действительно нуждается, особенно со времени смерти генерал-лейтенанта Олица".

В начале мая Репнин прибыл в Яссы, где вынужден был задержаться, по нездоровью, и только 25 мая вступил в командование Валахским корпусом, подступившим, под временным начальством Гудовича, под Турно.

Немедленно по прибытии произведя рекогносцировку крепости, под сильным огнем противника, Репнин убедился в невозможности овладеть Турно открытой силой; вести же осаду было опасно, так как, оставаясь под Турно, Репнин открывал туркам Бухарест и всю Валахию. В силу этого, Репнин решил отойти к Бухаресту. Но в тот же день получено было донесение из Журжи о появлении под нею крупных сил неприятеля. Не теряя времени, Репнин повел свою дивизию к Журже форсированными маршами, оставив под Турно отряд Потемкина. Несмотря на то, что 120-верстный путь был сделан в четыре дня, он опоздал на выручку: крепость сдалась всего за несколько часов до его подхода. Вступить в бой с занявшими Журжу турками, ввиду явного превосходства их сил, Репнин не решился и, отбросив высланную против него конницу, отошел по дороге на Бухарест, к реке Аргису, куда приказал идти и Потемкину. 7 июня у Капучанского моста произошло соединение отрядов. Румянцев настойчиво "советовал" Репнину перейти в наступление, чтобы не уступать туркам инициативы. Но Репнин решил выждать противника у Капучан: между занятой им позицией и Журжей залегали дефиле, леса и река Клинешта с трудной через нее переправой. Репнин рассчитывал, приняв бой на пути к Бухаресту, опрокинуть противника на эти дефиле, где потери его при преследовании должны были быть огромны.

При переходе турок в наступление от Журжи (как этого и ожидал Репнин) он отошел, к вечеру 9 июля, к Бухаресту, задержав противника на переправе через реку Аргис, и 10 принял бой на позиции при монастыре Вакарешти. Силы противников были, приблизительно, равными.

Не дав туркам закончить боевого построения, Репнин быстрым переходом в атаку сбил их и шел за ними до реки Самбор, в 11 верстах от поля сражения. Конница и егеря высланы были до устья Аргиса, но преследование велось столь вяло, что потери неприятеля определились всего-в бою и на погоне- до 500 человек, да 21 человек был взят в плен. Трофеи были ничтожны: 1 пушка, 5 знамен. Войска Репнина потеряли до 150 человек убитыми и ранеными.

"Во всякое другое время сие бы происшествие могло знаменитым быть", писал Румянцев Репнину 14 июня, - "но теперь всяк, кто Вам нелицемерно усерден, скажет, что оно подвержено критике". Фельдмаршал ставил Репнину в упрек, что он "не пользовался в уготованной пасти заноженного неприятеля гнать прямо, если все трудные проходы пробежал он без преследования, не потеряв ни людей, ни пушек, ни тягостей своих- Еще я не переменяю лучших мыслей и надежды, что Ваше Сиятельство на прогнание неприятеля обратите свои действия". Румянцев намекал на обратный захват Журжи. Но Репнин считал это предприятие слишком рискованным для своего изолированного корпуса, тем более, что хозяйственное состояние его войск было весьма неудовлетворительно. Хотя в Бухаресте имелись обширные склады амуниции и провианта, но организовать правильный подвоз, за недостатком волов, не удавалось, и войска приходилось держать на половинной даче. Простояв 11 июня на позиции у Самбора, Репнин к 19 вернулся в Бухарест. Недовольство Румянцева Репниным, которого он считал до известной степени виновным в потере Журжи, отразилось в его письмах и приказах князю. Некоторые выражения этих писем настолько задели чуткое самолюбие Репнина, что он подал рапорт об увольнении от командования, по расстроенному здоровью. Румянцев, холодно-любезным письмом немедленно разрешил ему сдать команду генерал-поручику Эссену, предписав при сдаче должности "все письменные документы до последнего листа сдать по реестру преемнику, ибо... происшедшее в том корпусе неотменно поведет за собою следствие, для коего нужны будут всякие малейшие письменные инструменты". Репнин 27 июня выехал в Яссы, откуда, по-видимому, собирался одно время вернуться в армию, но затем, по усилившемуся недомоганию, в сентябре переехал в польское местечко Полонное, "дабы в рассуждении болезни иметь там лучшие выгоды и ехать к водам, как скоро получит на то позволение от Двора". 17 сентября последовал указ Военной Коллегии об увольнении Репнина на год к водам, о чем Румянцев сообщил Репнину ордером от 1 октября 1771 г.

Репнин выехал в Германию . Летом 1772 года он пользовался водами в Спа. Почти весь год Репнину пришлось вести нелегкие хлопоты по устройству денежных дел, пришедших к этому времени в такое расстройство, что единственным способом спастись от окончательного разорения представлялся крупный заем. Репнин предполагал осуществить этот заем в Голландии, у известного банкира Гопа, в сумме 120000 рублей, с погашением в 20 лет. К хлопотам привлечен был и Панин. По этому делу Репнин лично ездил в Гаагу.

В армию Репнин вернулся только в 1774 году. В командование его назначены были войска правого фланга русского расположения (2-я дивизия), имевшие сборный пункт в Слободзее. До прибытия его команда поручена была генерал-майору Суворову.

В первых числах мая дивизия Репнина сосредоточилась у Слободзеи и 6 июня, одновременно с остальными корпусами армии, переправилась через Дунай, у Ликорешт. После переправы, при новом расписании армии, Репнин получил командование 1-м корпусом, в составе 2 полков пехоты, 2 отдельных батальонов, 2 кирасирских и 2 карабинерных полков, при 16 орудиях. Корпус Репнина принял участие в блокаде Силистрии.

По прибытии, 4 июля, турецких уполномоченных для переговоров о мире в д. Кучук-Кайнарджи, Репнин был назначен Румянцевым для выработки с ними условий мирного трактата, так как Обресков (русский посол) не мог своевременно прибыть к армии по случаю разлива рек. На переговоры Румянцевым было дано 5 дней. Они начались 6 июля, и в самом начале их удалось добиться благоприятного разрешения главнейших вопросов: о независимости крымских татар, об уступке России Керчи и Еникале с уездами, о свободе плавания русских торговых судов по морям, принадлежащим Порте, об уплате 4½ миллиона рублей контрибуции. 10 июля 28 параграфов мирного трактата были уже подписаны уполномоченными обеих сторон, "без всяких обрядов министериальных, единственно скорой ухваткою военною". Румянцев присутствовал лично на всех совещаниях, но и Репнин, по свидетельству фельдмаршала, "имел полное участие") в столь успешном заключении мира.

По утверждении трактата визирем, Репнин был командирован в Петербург для представления договора Императрице. 31 июля он прибыл в Петергоф, где немедленно принят был Екатериной. 3 августа состоялось "предварительное торжество мира", на котором Репнин был произведен в генерал-аншефы, пожалован подполковником Измайловского полка и генерал-адъютантом. Последнее назначение не было, однако, оформлено указом Сенату, и потому, в сущности, не было действительным. На устройство денежных дел Репнину было Всемилостивейше отпущено 50000 рублей. 4 августа, на торжественном, под личным председательством Императрицы, заседании Совета, Репнин читал реляции графа Румянцова, а затем читаны были и апробованы заготовленные ратификации на трактат. 7 Двор переехал в Царское Село, где оставался до 24. Все это время Репнин находился в самом тесном кругу ближайших приближенных Императрицы.

Рескриптом 28 августа на Репнина возложено было новое, в высшей мере почетное поручение. Озабоченная болезнью Румянцева, Императрица послала Репнина в армию с полномочием, в случае смерти фельдмаршала, "беспосредственно вступить как в командование армией, так и управление дел политических, на том самом основании, на каком оные генерал-фельдмаршалу графу Румянцеву вверены". Репнину поручалось: "соображая распоряжения и устройства по военной части таким образом, чтобы оные с своей стороны по возможности способствовали конечному совершению заключенного вами самими мира с Портой, скорейшим исполнением последних церемониальных обрядов в размене взаимных ратификаций". В случае же, если здоровье Румянцова поправляется, первая половина поручения отпадала, и Репнину оставалось "выиграть время в размене ратификаций, действуя, как чрезвычайный и полномочный посол". Частности выполнения предоставлены были инициативе самого Репнина.

Репнин выехал немедля и 14 сентября был уже в Фокшанах, где застал Румянцева оправляющимся от болезни. С турецкой стороны вести шли самые успокоительные: никакого стремления уклониться от исполнения трактата Порта не обнаруживала. 15 сентября Репнин донес ко Двору, что, по его мнению, отправление посольств, для размена взаимных ратификаций придется отложить до весны, так как до настоящего времени точных предложений от турок еще не поступало; предстоят, следовательно, длительные переговоры, на которые "осенью уже время нет исправиться". Ехать же зимой - нельзя, по той причине, что "от польской границы до самых гор Балканских все селения совершенно разорены и нигде никакого по дороге пристанища нет". Совет, заслушавший донесение Репнина в заседании 2 октября, согласился с его представлением и разрешил вернуться. Репнин ехал обратно через Варшаву, где задержался на некоторое время. 20 декабря он прибыл в Петербург и в тот же день обедал и ужинал в Зимнем Дворце. Насколько милостива к нему была в это время Государыня, видно из того, что за ужином, кроме Екатерины и Репнина, присутствовала лишь графиня П. А. Брюс.

Еще 7 октября, по получении известия о назначении чрезвычайного турецкого посольства в Петербург, Репнин был поставлен во главе ответного русского посольства в Константинополь. Распоряжениями по предстоящему путешествию - выбором свиты, составлением блестящего посольского поезда (до 700 человек) и был занят Репнин в первые месяцы 1775 года, среди беспрерывных почти празднеств в Москве, куда он выехал, сопровождая Императрицу, 16 января. В конце апреля ему пришлось, однако, покинуть Двор, так как турецкий посол, с которым он должен был разменять ратификации, уже выехал.

4 мая Репнин прибыл в Киев и, по свидании с Румянцевым, в последних числах того же месяца выехал в Хотин с возможной поспешностью, так как турецкое правительство все определеннее выражало неудовольствие на промедление его, заставлявшее "в обиду" дожидаться в Хотине их чрезвычайное посольство. 20 июня Репнин прибыл в Черчь, в 8 часах от Хотина, и после нескольких дней неизбежных пререканий о церемониале, 2 июля размен ратификаций состоялся. 8 Репнин выехал из Хотина в Яссы, где вынужден был остановиться, отчасти по недомоганию, отчасти, уступая усиленным просьбам князя Гики. Следуя дальше через Бухарест, Рущук, Фокшаны, Репнин, несмотря на все принятые к ускорению переезда меры, только в последних числах сентября прибыл в Сан-Стефано. 3 октября маршал посольства объявил Порте о прибытии посольства.

Прием Репнина был отложен до окончания байрама, так как до наступления его не представлялось возможным выработать церемониал и сделать все необходимые приготовления. Таков был официальный предлог. На деле же, турки прибегли к проволочке, дабы, как был предварен Репнин еще в пути донесениями русского поверенного в делах в Константинополь полковника Петерсона, - пустить в ход "тонкости к превращению решенных дел в негоциацию" и попытаться смягчить суровые условия Кучук-Кайнарджийского мира. Действительно, после первых же взаимных приветствий сделаны были в этом смысле намеки, вылившиеся в конце октября уже в определенное предложение: 1) отступиться от независимости татар, так как по турецким сведениям и заявлениям прибывшей в Константинополь крымской депутации, "татары находятся в разврате и не желают быть вольными"; 2) возвратить Турции Кинбурн и 3) оставить им Тамань. Исполнение этих требований представлялось, по заверению Реис-Эффендия, необходимым для "внутреннего сохранения" Порты, так как указанные пункты договора вызвали сильное возбуждение духовенства и Константинопольской черни, грозившее переворотом.

С присущей ему ясностью оценки событий, Репнин в полной мере сознавал опасность слагающейся обстановки. Он знал, что Турция "будет содержать доброе согласие только, поколь боится". Страх же этот отходил, по мере того, как сглаживалось впечатление русских побед. Разрыв снова становился возможным. В ряде писем Панину Репнин настойчиво указывает на необходимость "выиграть Девлет-Гирея" и крымцев, для чего предлагает использовать часть уже выплаченной ему Турцией военной контрибуции. Он рассылает шпионов разведать о начинающихся военных приготовлениях Порты- в Очаков, Требизонд и Синоп; пишет в Кинбурн, Керчь, Еникале, предупреждая комендантов о могущих вспыхнуть ежечасно осложнениях. Тщательно избегая всего, что могло бы содействовать обострению и без того натянутых отношений, - в вопросе переселенческом, в вопросе о греческих каперах, у которых им предусмотрительно отобран был русский флаг; намеренно подчеркнуто не вмешиваясь в шедшее между Австрией и Турцией разграничение, - Репнин, несмотря на явную опасность, в которую ставило его самого и сопровождавшую его в посольстве семью настроение турецких улемов и черни, с твердостью отверг всякие попытки к переговорам о пересмотре трактата. На представления Реис-Эфендия он отвечал категорическим требованием незамедлительно очистить Тамань и предоставить крымцев их собственной судьбе.

Твердость Репнина возымела свое действе. Убедившись, что с ним не удастся столковаться, Порта перестала оттягивать аудиенцию. 28 ноября Репнин был с официальным визитом у визиря и 1 декабря вручил Султану письмо Императрицы. Прием был пышный, с большими почестями, чем приемы прежних послов, но холодный. Вазирь "неприятным образом" выполнял все, что обязан был по церемониалу, "аффектуя холодность" и небрежность. Только благодаря самообладанию и находчивости Репнина, аудиенция обошлась без открытого столкновения.

Аудиенцией исчерпывалась прямая задача посольства Репнина: "словам мирного трактата дать последнюю санкцию, через исполнение... дружественного обряда..., подать беспосредственно от Государя к Государю торжественнейшие и священнейшие уверения во взаимной их дружбе и... непоколебимом намерении... свято содержать восстановленный мир". Дипломатическую часть его посольства, при сложившихся обстоятельствах, лучше было передать обыкновенному посланнику. Панин, искренне желавший "выпутать его из здешней бездны", поспешил с назначением ему преемника. 5 декабря назначен был в Константинополь д. с. с. Стахиев. По выполнению необходимых формальностей, Репнин, не задерживаясь, выехал в обратный путь.

Силой обстоятельств, посольство Репнина не оправдало, таким образом, возлагавшиеся на него в Петербурге надежды. Ему не удалось, как рассчитывал Русский Двор "притупить" татарские несогласия. О делах Молдавских, Валашских, о снаряжении турками посольства в Польшу, о "распространении торговли на основательных учреждениях"- как предуказывала данная ему инструкция - Репнин решил и не заговаривать, "дабы не получить неприятного отказа" и не создать туркам предлога для "компенсации по татарским делам". Но эта частичная неудача не ослабляла главной заслуги Репнина: его такту и твердости Россия обязана была сохранением казавшегося столь непрочным мира.

Панин предполагал поручить Репнину, по возвращении его, управление иностранными делами. Назначение это, однако, не состоялось. Напротив, в отношениях Императрицы замечается некоторое охлаждение, хотя весь 1776 г. Репнин часто бывал при Дворе и был постоянным партнером Государыни в шахматной игре. Причину этого охлаждения, как кажется, надо искать в тесном сближении Репнина с Павлом-с одной стороны и в увлечении Репнина масонством, о чем, вероятно, осведомлена была Екатерина (Репнин принадлежал к Елагинской ложе и играл крупную роль в среде руководителей тогдашнего масонства). Вместо министерского поста, Репнин назначен был в 1777 г. генерал-губернатором в Смоленск, к 1778 г., при учреждении наместничеств,- наместником в Орел. Несмотря на частое недомогание, он отдавался с большим рвением новой для него административной службе, много времени уделяя разъездам по наместничеству. В Петербурге бывал часто и в 1778 году временно командовал Измайловским полком.

Вспыхнувшая в том же году война за Баварское наследство снова вызвала Репнина на дипломатическое поприще. Рескриптом 22 октября 1778 года Репнин получил назначение в Пруссию, "в сугубом качестве негоциатора и военачальника", уполномоченного по вопросу о посредничестве России и командира вспомогательного корпуса, которого требовал, опираясь на трактат 1769 г., Фридрих Великий.

Возложенная на Репнина задача была в высшей степени ответственна и почетна. Участием - по приглашению Фридриха- в разрешении спора о Баварском наследстве, в котором тесно сплелись интересы целого ряда германских государств, Россия выдвигала свое влияние далеко за рубеж, "утверждала инфлюэнцию Нашего Двора в Германии", т. е. делала крупнейший и решительный шаг в области великодержавной политики. Облеченный самыми широкими полномочиями, Репнин 13 ноября прибыл в Ригу, 27 ноября был в Варшаве, где представился королю и отдал первые распоряжения по своему корпусу, назначив ему расположение кордоном от Холма до окрестностей Кракова, - и 7 декабря, ночью, прибыл в Бреславль. Принятый на следующее же утро Фридрихом, Репнин незамедлительно приступил, по настоянию Прусского Двора, к совместной с пруссаками выработке конвенции о военной помощи России и плана операций предназначенного в распоряжение Фридриха корпуса. В успешность предстоявших мирных переговоров король верил мало.

Дело примирения Австрии и Пруссии представляюсь, действительно, нелегким. В момент открытия переговоров представители приглашенных к посредничеству держав-России и Франции - находились скорее в роли секундантов, чем посредников. Воинственность молодого Императора Австрийского, которую не всегда могло утишить миролюбие Императрицы-Матери, горячность престарелого Фридриха, ревниво следившего за тем, чтобы дипломатия не связала его стратегии, и при малейшем промедлении выражавшего желание вернуться опять к этому, никогда не изменявшему ему оружию; алчность и мелочность замешанных в спор Германских князей; несоразмерные претензии курфюрста Пфальцского, искусно раздуваемые происками Австрийского Двора, - все это создавало атмосферу, мало пригодную для мирной работы, внося в нее на каждом шагу "весьма великий... пункт запальчивости и персональности".

В силу этого, хотя выработанный Францией проект соглашения в принципе сразу же получил одобрение заинтересованных держав, и представителям их, съехавшимся 27 февраля 1779 г. в Тешене, оставалось, на первый взгляд, только подписать трактат,- переговоры по второстепенным пунктам не только затянулись, но не раз угрожали привести к полному разрыву. Не раз у Репнина, как писал он Панину, в буквальном смысле опускались руки перед возникавшими ежедневно новыми и новыми затруднениями.

Тем не менее, при деятельной поддержке французского уполномоченного и Панина, со своей стороны оказывавшего возможное давление на Венский Двор, Репнину удалось довести дело до благополучного окончания. Ему удалось, иногда даже при помощи полуугроз, понизить постепенно требования прусского ультиматума до полного почти совпадения с ультиматумом австрийским: Венский Двор, по выражению Репнина, "оказался, таким образом, припертым к стене" и не мог не принять его. С другой стороны, главным образом его же энергией, разрешен был труднейший вопрос о размере вознаграждения Саксонии курфюрстом Пфальцским: под его давлением, курфюрст ушестерил первоначально предложенную им сумму. С тем же успехом, медленно, но твердо разрешены были возникавшие на каждом шагу мелкие, но грозившие крупными последствиями затруднения, вплоть до редакции уже принятых во всех деталях трактатов. 12 апреля Репнин мог донести об успешном завершении своей миссии. 2 мая подписан был мир между Австрией и Пруссией, а 4 Репнин выехал в Бреславль, где на следующий же день откланялся королю и через Кенигсберг отбыл в Россию.

Сложность дипломатической работы Тешенского конгресса, быстрота комбинаций, слагавшихся неожиданно и остро, придали трудам Репнина характер исключительной самостоятельности. Почти во все время конгресса он не мог получить своевременно директив своего Двора по частным вопросам: они неизменно запаздывали, и Репнину оставалось, в ответ на них, доносить, что "его предыдущие поступки нашлись, по счастью, сходны с оными предписаниями". Даже важнейший, решающий для успеха всего дела факт - отправка Репниным в Вену прусского ультиматума-совершен был им без предварительного на то согласия Русского Двора, за невозможностью терять время на ожидание его.

Труды Репнина в Тешене получили достойное награждение: Екатерина пожаловала ему орден св. Андрея Первозванного и 3000 крестьян в Белоруссии; Фридрих - орден Черного Орла, шпагу и портрет, осыпанный алмазами, ценный саксонский сервиз и 10000 талеров "на путевые издержки"; Иосиф II - трость с бриллиантами и серебряный сервиз.

Вернувшись к исполнению обязанностей Наместника Смоленского, Орловского и Белгородского, Репнин в том же году удостоен был милостивого рескрипта посетившей его наместничество Екатерины-"за виденное повсюду благое устройство и следы точного исполнения ее установлений". 17 мая 1781 г. он вторично - и на этот раз указом Военной Коллегии-пожалован был в генерал-адъютанты. В том же году он получил Псковское Наместничество, сохранив и прежний свой пост. В 1782 г., при учреждении ордена св. Владимира, пожалован крестом его 1-го класса, в марте 1783 г., сохраняя наместничества, назначен командующим резервными корпусами в Польше, в 1784 г. получил бриллиантовые знаки Андрея Первозванного и осенью этого года уехал за границу, в Италию, для поправления сильно пошатнувшегося здоровья. По возвращению, в 1785 г., помимо трудов по управлению вверенными ему наместничествами, Репнин был привлечен к занятиям "Комиссии по разбору городов по их состоянию и назначению сумм для каждого из Ассигнационного Банка". 16 января 1786 года административная деятельность Репнина была отличена новым милостивым рескриптом.

Открытие кампании 1787 года застало Репнина в Сарепте, где он пользовался Царицынскими водами. Он тотчас написал Императрице, просясь в действующую армию и выражая готовность "служить под кем и где угодно". Запросив Потемкина о согласии, Екатерина назначила Репнина в Екатеринославскую армию, предписав немедленно выехать в Кременчуг. Прибыв в армию в ноябре, Репнин принял командование над главным корпусом, стоявшим на зимних квартирах, около Миргорода и Елисаветграда, где была и штаб-квартира Репнина. Здесь Репнин провел зиму.

5 мая, при объявлении нового расписания Екатеринославской армии, Репнин получил командование 1-ой дивизией, входившей в состав 1-го корпуса. Таким образом, он остался под непосредственным начальством Потемкина. Быстро (в 2 недели) сосредоточив свои войска к переправам через Буг у Ольвиополя и Александрова, Репнин навел в этих пунктах мосты, по которым, к 29 мая, перешла на тот берег вся Потемкинская армия. Репнин же руководил, по поручению Потемкина, дальнейшим маршем-маневром к Очакову.

Непосредственным участием Репнина отмечены и действия Потемкина под Очаковом, вплоть до штурма, на котором, под общим начальством князя Н. В., объединены были колонны принца Ангальта и князя Долгорукова, назначенные для атаки форта Гассан-Паши и ретраншемента.

В 1789 году, до прибытия Потемкина, Репнин командовал Украинской армией в Молдавии. Но, оставляя Репнина во главе русских войск, Потемкин постарался "связать ему руки", предписав категорически строго выжидательный образ действий и не только не дав никаких полномочий относительно совместных действий с австрийцами, но даже не ознакомив его с результатами наших дипломатических сношений с Австрией. О противнике никаких точных сведений не имелось, соприкосновение с ним было потеряно, инициатива перешла к туркам. В силу этого, положение армии внушало постоянную тревогу, заставляло "жить по слухам", переходя от предположения к предположению.

Сознавая абсолютную необходимость осветить, прежде всего, обстановку, Репнин просил разрешения произвести сильный поиск к г. Табаку, занятому, по слухам, турками, но получил резкий отказ. В ответ Репнин послал вторичную просьбу о том же и, не дожидаясь разрешения, продвинулся несколько вперед, вызвав тем строгий выговор главнокомандующего.

Репнин не отказался, однако, от своей мысли: при его "попустительстве" произвел Суворов, командовавший его передовым отрядом, свой знаменитый Фокшанский поиск. Репнин принял, впрочем, все меры к тому, чтобы, в случае неудачи, сложить с себя ответственность за этот "условно разрешенный им" поиск.

Фокшаны еще более утвердили Репнина в правильности намеченного им образа действий. 28 июля он в третий раз просит о разрешении поиска на Табак и снова получает отказ. Только 28 августа, с подходом подкреплений, Репнину разрешено было, наконец, двинуться вперед, для активного прикрытия осады Бендер, которой могли серьезно грозить собравшиеся у Табака силы Гассан-Паши.

Оставив в Фальчи, для связи с отрядом Суворова, корпус П. Потемкина, Репнин 2 сентября с остальными войсками своей дивизии двинулся в долину реки Сальчи, где - 8 сентября- разбил наголову сераскира Гассан-Пашу, взяв 3 пушки, 9 знамен и часть обоза. Табак был брошен без боя. По пятам бежавших турок Репнин 12 сентября подошел к Измаилу, но Потемкин, опасаясь, что падение Измаила доставит Репнину фельдмаршальский жезл, отозвал его, - из-под самых стен крепости.

Жертвуя оскорбленным самолюбием, Репнин остался до конца кампании под командой Потемкина, не принимая сколько-нибудь заметного участия в военных действиях.

В феврале 1791 г., за отъездом Потемкина, отвлеченного в Петербург борьбой с Зубовым, Репнин снова оказался во главе русской армии. Как и в предшествующем году, данные ему инструкции предписывали строго оборонительный образ действий. Но Репнин решился использовать, на этот раз, свою кратковременную власть и действовать активно. При первом известии о скоплении турок к Мачину, он перебросил за Дунай, в поиск, отряды князя Голицына и Кутузова, захватившие Мачин и совершившие удачный налет на Браилов. Турки потеряли, за этот поиск, до 4000 человек, 29 орудий и 27 знамен.

Успех этот произвел сильное впечатление в Петербурге. Несмотря на скрытое противодействие Потемкина, Репнину предписано было перейти Дунай и искать генерального сражения. Одновременно с этим, на Кавказском театре, Гудовичу был послан приказ взять Анапу.

Репнин выслал вторично в сильный поиск к Бабадагу отряд Кутузова, после удачного дела 5 июня вернувшийся обратно в Измаил. Вслед за тем, 17 июня, получив известие о сборе турок к Мачину, Репнин стянул свои войска к Галацу и, переправившись через Дунай по спешно наведенным мостам, 27 июня, форсированным маршем, двинулся к Мачину, с целью дать бой до полного сосредоточения турецкой армии. Для обеспечения тыла со стороны Браилова, под крепость эту ушла-для демонстрации-дунайская флотилия. Репнин предполагал пройти в ночь 30-верстное пространство, отделявшее его от позиции противника, и на рассвете 28 атаковать его врасплох. Основываясь на данных заблаговременно и тщательно произведенной рекогносцировки, он имел в виду отвлечь внимание турок показной атакой с фронта против ретраншемента и лагеря при Мачине и решить дело обходом правого, наиболее открытого фланга противника. Для исполнения этой ответственной задачи, Репнин избрал генерала Кутузова, с 12 бат., 24 орудиями, 4 полками кавалерии, 6 казачьими полками и арнаутами. Для фронтальной атаки назначался князь Голицын (12 бат., 24 орудия, 3 карабинерн. и 3 казач. полка); 3-й корпус армии Репнина (князя Волконского), в составе 10 батальонов, 16 орудий, 2 кавалерийских полков и 800 казаков, должен был служить связью между корпусами Кутузова и Голицына.

В полночь 27 войска Репнина 4-мя колоннами подошли к реке Чичули, на которой еще накануне наведен был мост. Перед рассветом, первым перешел речку Кутузов, вскоре за тем обнаруженный турецкими передовыми войсками. Репнин ускорил, в силу этого, переправу корпуса Голицына для скорейшего отвлечения внимания и сил турок к фронту их позиции.

В 6 часов утра князь Голицын развернулся в боевой порядок перед крутыми скатами, занятыми турками, немедленно бросившимися в атаку. В это время корпус Волконского еще не закончил переправу, и в боевой линии образовался весьма опасный разрыв. Удивительная стойкость войск дала, однако, возможность Голицыну удержаться до подхода спешившей на рысях конницы Волконского. Кутузов, не дожидаясь установления связи с корпусом Голицына, двинулся в атаку на высоты правого фланга.

Бой велся с отчаянным упорством с обеих сторон. Но, регулируя колебания боя подходившими по частям войсками Волконского, Репнину удалось до конца выдержать намеченный им план. Этому не помешали и предусмотренные Репниным попытки Браиловского гарнизона поддержать бившихся на Мачинской позиции турок. Высланный из крепости десант, равно как и вылазка 1500 отборных янычар были отбиты с большим уроном частями, выделенными еще до завязки боя Репниным на правый фланг и в тыл Голицына.

После 6-часового боя турки были выбиты из окопов и лагеря, находившегося в центре позиции; их нестройные толпы сбились было на высотах, за этим первым лагерем но в это время, во фланг им, вынеслась вся конница корпуса Кутузова. Началось паническое бегство к Гирсову, откуда подходил верховный визирь с 20000, последним эшелоном армии. Видя разгром своих главных сил (под Мачином в день боя было собрано до 80000), визирь повернул обратно.

Турки потеряли убитыми - в бою и на преследовании, энергично веденном конницей,-до 4000. Пленных, по упорству боя, оказалось всего 34 человека, в том числе двухбунчужный паша. Войсками Репнина взята была огромная добыча. Его собственные потери определились в 141 ч. убитыми и до 300 ранеными.

Поражение при Мачине и падение Анапы сломили энергию турок. На другой день после боя в ставке Репнина появились турецкие парламентеры. Репнин получил полномочие приступить к переговорам, выставив следующие условия мира: 1) подтверждение Кайнарджийского договора и всех актов и конвенций, заключенных с того времени; 2) новая граница по Днестру; 3) возвращение Молдавии и Валахии под власть турок, на выгодных для первых условиях. Переговоры шли в Галаце, куда отошел после Мачинской победы Репнин. Он торопился закончить дело до прибытия спешившего уже к армии Потемкина. Вероятно в силу этого он, по выражению современника, "столь странно вел сию негоциацию, что ни одними темными местами прелиминариев, но многими словесными объяснениями, на которые ссылались потом турки", дал им повод "во всяком пункте что-нибудь для себя требовать". Он согласился на 8-месячный срок перемирия,- "срок, ничем не вынужденный, так как самые доброхотствовавшие Порте дворы предлагали только 4-месячный"; по-видимому, он пошел на уступки и в вопросе о левом береге Днестра. Но, так или иначе, главные пункты были приняты турками, - и 31 июля прелиминарные артикулы были подписаны, к великому гневу всего на один день опоздавшего Потемкина. Прибыв 1 августа к армии, главнокомандующий разорвал Галацкий договор, потребовав сверх заявленных Репниным условий уплату контрибуции в 20 миллионов пиастров.

Императрица не разделяла неудовольствия Потемкина, не могшего простить Репнину попытки вырвать себе честь окончания войны. Пожаловав князю Репнину за Мачин орден св. Георгия І класса, она писала Потемкину, 12 августа, по поводу заключенного Репниным мира: "С особливым удовольствием усматриваем, что помянутый генерал удовлетворил доверенности, от Вас на него возложенной, предохранением в полной силе всех тех условий, которые мы непременными в основание мира полагали; не меньше и в пунктах перемирия принял он осторожности, нужные на случай, буде бы, вопреки всякому чаянию, оказалось недобрые намерения турецкие, и потому поручаем Вам изъявить ему наше монаршее благопризнание".

Но замена репнинского трактата, уничтоженного Потемкиным, использованная турками для новых проволочек и требований уступок, возымела свое действие. По окончании войны Репнин оказался не у дел и поселился в своем подмосковном имении Воронцове, где и провел зиму. В начале же 1792 г. случилось событие, имевшее несомненное влияние на судьбу Репнина. Событием этим был арест Новикова.

Лично с Новиковым Репнин не имел дел, но его преданность масонству была общеизвестна. Еще в 1785 г. он был принят, в Москве, бароном Шредером в "теоретический градус", а в конце 1786 г., по разрешению из Берлина, должен был быть посвящен в "Розенкрейцеры"; посвящение не состоялось, однако, вследствие размолвки Репнина с бароном Шредером. Несколько позднее он облечен был почетным званием "главного надзирателя".

При процессе Новикова на причастность Репнина к мартинизму обращено было особое внимание: следствие доискивалось, по-видимому, связи с движением в пользу Павла; на предположение это наводил тот факт, что большинство явных и тайных (но правительству известных) сторонников Павла, действительно, были масонами. Переписка Репнина со Шредером лично была просмотрена Императрицей. Ничего преступного обнаружено не было и Репнин не был даже привлечен к дознанию. Но, с процессом Новикова, благоволение Екатерины утрачено было Репниным окончательно и безвозвратно. Отправление его в Польшу "полным на тот край полководцем", о котором говорили одно время, не состоялось. 30 сентября 1792 г. он был назначен генерал-губернатором Рижским и Ревельским- назначение, совершенно не соответствовавшее его положению и заслугам и походившее скорее на почетную ссылку. При праздновании мира с турками, вместо пожалования фельдмаршалом,-на что он с полным правом рассчитывал,-он получил только похвальную грамоту, алмазные знаки Андрея Первозванного (во второй раз) и 60000 рублей на поправление по-прежнему расстроенных домашних дел.

Репнин оставался в Риге до 1794 года, откуда, указом от 20 апреля, призван был на пост главнокомандующего действующей армией, назначенной для усмирения вспыхнувшего вновь и быстро разросшегося польского восстания. Назначение это было, впрочем, совершенно номинальным: руководство операциями сохранил полностью в своих руках президент Военной Коллегии граф Салтыков. Репнин не получил никаких полномочий; ему не было разрешено даже отбыть к армии, - не только к Варшавскому корпусу, куда просился он, но даже в центр расположения "подчиненных" ему войск,-в Брест. До 28 июня его задерживали в Риге; тогда только дозволено было ему выехать, да и то только в Несвиж. При таких условиях, не имея возможности даже своевременно сноситься с подчиненными ему начальниками частей, Репнин оставался почти пассивным зрителем развития Салтыковского плана действий, шедшего по директивам непосредственно из Петербурга, приведшего к очищению занятых в Польше и Литве русскими войсками опорных пунктов, очищению, развязавшему руки восстанию. Ошибка не Репнинская, ибо в 1769 г. он настойчиво проводил как раз обратную систему, правильно оценивая значение опорной сети в борьбе с народным движением.

Занятие австрийцами Люблинского и части Краковского и Сандомирского воеводств, - первый шаг к последнему разделу Польши, - побудило Салтыкова предписать решительное наступление на Буг и Нарев, для фактического занятия намеченных нами - при предстоящем разделе - границ. 1 августа Репнин занял Вильно; но этим его успехи и ограничились: польские партизаны, бросившиеся в начале августа вперед, на русскую границу, захватили с налета Поланген, Митаву, Двинск - в тылу и на флангах Репнина. Он остановил наступление на Неман и выслал подвижные колонны для отражения партизан, против которых, распоряжением Салтыкова, не оповестившего о том главнокомандующего, уже действовали князь Голицын, Пален, Румянцев 2-ой и Тутолмин. Захваченные пункты были, таким образом, отобраны еще до подхода репнинских колонн, и единственным результатом их бесплодных маршей была потеря времени: на них ушел весь август и начало сентября. Это вызвало недовольство Петербурга. Репнин сделал - мало-энергичную, впрочем, - попытку сложить с себя главноначальствование, при котором он мог только нести ответственность, не руководя, в действительности, ничем. Но Салтыкову именно такой главнокомандующий и был нужен: ответ Императрицы, от 1 сентября, советовал Репнину "о перемене другим не дозволять себе и думать". Репнин стал готовиться к зимним квартирам. Но в это время Суворов, с ничтожным отрядом двинувшийся на Брест, вырвал из рук Салтыкова ту "полную мочь", которой не смел по праву потребовать Репнин, и, - помимо всякого участия верхов армии,-кончил кампанию в залитой кровью Праге. Участь Польши была решена окончательно.

После раздела, управление отошедшими к России землями поручено было Репнину, сохранившему, вместе с тем, пост Лифляндского и Эстляндского генерал-губернатора. 16 ноября 1794 г. Репнин прибыл в Гродно; но уже в письме Безбородко от 25 ноября, в указаниях о мерах обращения с провинциями и т. д., он мог усмотреть отсутствие того доверия, которым он был облечен в той же Польше, в начале своей карьеры. 14 декабря того же года он подал прошение об увольнении на покой, по расстроенному здоровью, но Екатерина отклонила его просьбу собственноручным письмом от 21 декабря, указав, "что ни в каком случае не приметно было доныне ослаблений сил... душевных и телесных". Повинуясь слову Императрицы "не отрекаться от дел, к которым Вышним зван", Репнин остался. Рескриптом от 1 января 1795 г. ему пожалована была новая похвальная грамота, деревни и дом в Петербурге.

Литва встретила новое подданство спокойно. Польская агитация, центры которой перебросились в Галицию и Молдавию, не могла иметь успеха в "здешнем краю... по причине совершенного во всяком отношении истощения земли и точного уверения всех обывателей, что еще вящая гибель для них последовала бы от всякого мятежного покушения".

Тем не менее, надзор был учрежден Репниным над краем строгий; он ввел перлюстрацию писем, содержал многочисленный штат шпионов, войска держал наготове; причастные к подавленному восстанию лица преследовались неукоснительно, и объявленная Суворовым в Варшаве амнистия не была признана Репниным.

В своих мероприятиях по устройству края Репнин явился последовательным выразителем обрусительной политики. Манифестом Репнина, обнародованным в 1795 году, край был разделен на 3 части, с главными городами Вильной, Гродной и Ковной; каждая часть вверена была корпусному командиру занимавших данную область войск, а управление уездами возложено было на командиров полков. Наряду с введением в администрацию русских чиновников, Репниным приняты были меры к водворению в Литве русских землевладельцев, и местным русским элементам обеспечена была самая широкая поддержка.

В Гродне учреждено было Верховное Правление, состоявшее из 4 отделов: казенного (ведавшего бывшим коронным имуществом и т. п.), уголовного, гражданского и экономического. Первоначально восстановлены были земские и городские суды, ратуши и магистраты, "на древних правах и порядках", с выборными судьями из местных сословий. В 1796 г. введены были общерусские губернские установления. Литовский Статут был отменен. Ho и в общерусские учреждения Репнин стремился внести "сообразные требованиям времени и места" изменения. Так, при введении губернского положения, он предложил назначить в каждый нижний земский суд по военному депутату, "под предлогом, в уважение новости здешних обывателей, в помощь им..., для всех по военной части надобностей...., для будто бы защиты обывателей от всяких их притеснений, .. .придав тем депутатам и небольшие военные команды, через что земская полиция нечувствительно найдется в руках тех депутатов".

Много внимания уделял Репнин вопросам просвещения как среднего, так и высшего: им преобразована была в университет бывшая иезуитская коллегия в Вильне, причем на содержание его обращены были как поиезуитские доходы, так и капитал, из которого до того платили пенсии эмеритам, т. е. потерявшим трудоспособность старикам. Из других мер, проведенных в жизнь Репниным, заслуживают быть отмеченными: уничтожение табачной монополии; установление - по представлению его - почтового пути на Вену через Литву; разработка проекта новой таможенной линии от пределов Волынской губернии до Балтийского моря, т. е. вдоль всей Литовской границы, введение русских ассигнаций и т. д.

Но едва ли не наиболее обременительной - и неприятной - задачей, возложенной на Репнина, был надзор за королем польским, проживавшим в Гродне после того, как, стараниями Репнина, он отказался, 25 октября 1795 г., от престола, и устройство в высшей степени запутанных денежных дел Станислава.

Восшествие на престол Императора Павла вновь открывало, по-видимому, широкую дорогу опытности и талантам Репнина. Связь его с Павлом была давней и крепкой. Он был едва ли не первым советником Цесаревича по делам военным; он принимал деятельное участие в гатчинских экзерцициях, во время своих наездов в Петербург, не гнушаясь становиться в строй рядом с садовниками и камер-лакеями Павла. Их переписка поддерживалась постоянно и носила всегда сердечный характер. Еще незадолго до вступления на престол, будущий Император писал Репнину (13 февраля 1796): "О себе я буду говорить только с единственной целью просить Вас убедиться в чувствах, с которыми я есть и буду всю жизнь, даже если бы Вы и не желали этого от меня, Вашим искренним другом".

Начало царствования ознаменовано было рядом милостей Репнину. На 3-й день по восшествии Павла на престол князь Репнин был, наконец, пожалован в генерал-фельдмаршалы, а в день коронования получил 6000 душ. Оставаясь в прежних должностях, он был назначен Орденским Канцлером и инспектором инфантерии Литовской и Лифляндской дивизий.

Зная непостоянный и подозрительный характер Павла, Репнин, однако, зорко следил за тем, чтобы закрепить за собой его милость. Находясь в Петербурге , он усердно посещал лекции тактики пресловутого Каннабиха, которыми справедливо гнушались остальные "Екатерининские" генералы, до виртуозности усвоил гатчинские приемы, доведя свое умение салютовать эспантоном до такой степени, что достойным соперником ему в этом искусстве являлся лишь сам Император; тщательно сторонился всех, кто был неприятен Павлу или хотя бы мимолетно навлекал его гнев. Этими путями ему удалось не только сохранить расположение Государя, но даже приобрести некоторое на него влияние.

Доверие Павла ярко выразилось в том, что при возникновении крестьянских волнений, в конце 1796 года в короткое время охвативших одиннадцать губерний и сильно обеспокоивших Государя, для усмирения их он избрал Репнина.

20 января 1797 г. состоялось его назначение, а 21 Репнин был уже в дороге в Вологодскую губернию, из которой приходили наиболее тревожные донесения. Вопреки ожиданиям, Репнину удалось привести крестьян к покорности одними увещаниями, и в воинских командах, спешно сюда направленных, надобности не представилось. Из Вологды Репнин 3 февраля выехал в Ростов, но 5 получил указ Павла от 30 января - спешить в Орловскую губернию, где - в Голицынской и Апраксинской волостях - дело дошло уже до вооруженного столкновения с присланными войсками. Здесь, в селе Апраксина Брасове, Репнину пришлось обратиться к силе оружия, так как собравшиеся в количестве 2000 человек крестьяне "не сдавались и не покорялись". В течение 2-х часов Репнин обстреливал мятежное село, выпустив 33 пушечных и 100 ружейных зарядов. Канонадой сожжено было 16 домов, убито 20, ранено 70 крестьян. Пример Брасова имел устрашающее действие: он остался единственным, и больше сопротивления Репнин не встречал. 19 февраля он прибыл в Орел, 26 был в Калуге, умелым уговором прекращая по пути волнения. 1 марта, собираясь выехать в Смоленск, он получил приказ вернуться в Петербург: по приходившим из всех "бунтовавших" губерний донесениям, Император считал опасность миновавшей.

В быстром успокоении волнений и - главное - в мирном характере этого успокоения немалая заслуга Репнина. Действуя исключительно "самыми кроткими мерами", он твердо и неуклонно предписывал подчиненным ему войсковым частям, под строгой ответственностью, "прибегать к крайнему действию строгости" только в самой последней необходимости и только тогда, "когда прежде сего принужденного поступка истощены были все меры и увещания кротости".

Отозвание Репнина находилось в связи с решением Павла принять, по просьбе Австрии, поддержанной Англией, посредничество в заключении мира между Венским Двором и Францией. Репнину предстояло ехать в Вену - Берлин. Уже преподаны были- 15 и 19 апреля- нужные инструкции, но, пока шли сборы, заключен был Кампо-Формийский мир, и надобность в посольстве миновала. Но мысль "стать арбитром Европы и приобрести деятельную инфлюэнцу в немецких делах", уже прочно овладела Императором. Павел не отменил поездки Репнина, но только отсрочил ее- до 1798 г., когда фельдмаршал был командирован за границу, с несравненно более широкой задачей - переговорами с Берлином и Веной заложить основы новой коалиции против Франции. Посол Императора имел предложить оборонительный союз России, Австрии, Пруссии и Англии, с привлечением к нему - впоследствии - Дании, Швеции и немецких князей. Тайными статьями предполагаемого договора Павел хотел установить "меры осторожности против подвигов правления французского на распространение вредных их правил".

Берлинский Двор встретил Репнина с большим почетом и радушием. Но, несмотря на продолжительные переговоры, Репнину не удалось отвлечь Пруссию от твердо принятой ею системы нейтралитета. Неудача эта сильно раздражила Павла, тем более, что причину ее он склонен был видеть в "ненавистном пристрастии Репнина к немцам". Он предписал Репнину покинуть Берлин и ехать в Вену - "с Министерством и самим Императором изъясниться о мерах, каковые заблаговременно принять нужно на случай тесного союза Пруссии с Францией". Переговоры эти должны были явиться дальнейшим развитием союзного договора, заключенного Репниным с австрийским уполномоченным еще в Берлине. Но главной целью поездки являлось, в сущности, данное Репнину негласное поручение - устроить брак Великой Княжны Александры Павловны с одним из австрийских эрцгерцогов.

Как "сват" Императора, Репнин был окружен в Вене особым почетом и блеском. Для его приема Император Австрийский специально прибыл из Бадена. Он-первый из иностранцев- приглашен был в Лаксенбург. Сам эрцгерцог Иосиф был проводником его в Шенбрунне. "Свадебное поручение" выполнено было Репниным с успехом: палатин Венгерский, эрцгерцог Иосиф, выехал в Петербург для официального сватовства, но политическая цель посольства осталась не достигнутой: предложения Репнина, настаивавшего на необходимости решительных действий против Франции, активного нападения на нее, пока она еще не готова к войне,- шли в разрез с традиционной австрийской политикой, ярким представителем которой являлся тогдашний вершитель судеб Австрии - Тугут. Дело не пошло дальше полуслов и уклончивых обещаний.

Репнин был отозван в Вильну, где в то время создалось тревожное настроение - опасались беспорядков. Но, как только тревога улеглась, недовольство Павла проявилась во всей силе. Репнин 30 ноября 1798 г. был уволен от службы, с правом носить общеармейский мундир. Целый ряд близких ему людей разделили его судьбу: Павел обнаружил "репнинский дух", которого не замечал за время долгой своей дружбы с князем.

Репнин выехал в Москву , где и жил с тех пор "Цинциннатом", по выражению современника. 12 мая 1801 г. он скончался от апоплексического удара, пережив на три года жену, скончавшуюся 22 ноября 1798 г. в Вильне. Репнин не оставил мужского потомства: его единственный (законный) сын умер в 1774 г.; из дочерей его - Александра была замужем за князем Григорием Семеновичем Волконским, Прасковья - за князем Федором Николаевичем Голицыным и Дарья (впоследствии) за бароном Каленбергом. Князь Н. В. Репнин погребен в Московском Донском монастыре.

Резко выделяется Репнин даже на фоне столь богатого людьми Екатерининского века. По словам Лопухина, "он был один из тех великих мужей, истинных героев, любителей высочайшей добродетели, которых деяния читаются в истории с восторгом удивления и коих величию не понимающие совершенства добродетели не имеют силы верить". В этом отзыве, конечно, преувеличенном и в духе эпохи, и по близкой и тесной дружбе Лопухина с Репниным, - много правды и притом больше всего в отношении внутреннего мира Репнина, так хорошо известного Лопухину по масонской их связи. Обширный ум Репнина, твердый и ясный; самостоятельность, характерная для всех деятелей Екатерининского царствования; бескорыстие, бывшее, обратно, скорее исключением в те времена; прямота, которой отмечены все поступки его от времен гордого "правления в Польше" до придворной покорности времени Павла; утонченность царедворца наряду с закаленностью боевого генерала; широкое отражение духовной жизни эпохи, в лучших ее исканиях, наряду с безрассудной тратой ограниченных для того роскошного времени средств на внешний блеск, на обстановку и выезды,-все это и, главнее всего, тесная и живая связь с жизнью России на расстоянии полувека - делает жизнь Репнина не простым документом давно отжившей, ушедшей в глубь веков эпохи, но сохраняет за собой глубокий интерес и для настоящего времени. Это значение Репнина по достоинству оценил Император Александр I, указом Правительствующему Сенату от 12 июня 1801 года предписавший, "чтобы родной внук князя Репнина, князь Николай Волконский, принял его фамилию", "да род князей Репниных, столь славно Отечеству послуживших, с кончиной последнего в оном не угаснет, но, обновясь, пребудет навсегда с именем и примером его".

Бантыш-Каменский. Словарь достопамятных людей. Часть IV, Москва. 1836; Бантыш-Каменский. Биографии Российских Генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. Ч. II, стр. 204-233; Д. Масловский, Русская армия в Семилетнюю войну; Politische Correspondenz Friedrichs des Grossen. Band 24-28; A. К. Баиов. История военного искусства в России. Эпоха Екатерины; Д. Масловский, Записки по истории военного искусства в России. Вып. II; С. Соловьев. История падения Польши; П. Гейсман, Русские войска и польские конфедерации в 1767-1768 гг. - "Варшавский военный журнал" 1904, № 1-11; Петров. Война России с Турцией и польскими конфедератами с 1769 по 1774 г., т. І-V, СПб; Шуйский. Dzieje Polskie; Корзон, Wewnętrzne dzieje za Stanisława Augusta, 6 T.; Krszewski. Polska w cza sie trzech rozbiorów. 1772-1796; Краусгар, Ksiąźe Repnin і Polska w pierwszem czteroleciu panowania Stanisława Augusta. 2 тома; Korrspondencya Krajowa Stanisława Augusta; F. Smitt. Frédéric II, Cathrine et le partage de Pologne; Грабеньский. История Польши; F. Smitt. Die Theilung Polens in den Jahren 1773, 1793, 1796 und 1815; Janssen. Zur Genesis der ersten Teilung Polens; Raumer. Polens Untergang; H. И. Костомаров. Последние годы Речи Посполитой; Кареев. Падение Польши в исторической литературе; Rulhière. Histoire de Pologne. I-II; Maleszewski. Essai historique et politique sur ]а Pologne, Paris. 1832; Начало конца Польши. Под ред. полк. Гейсмана, СПб. 1898; Журнал военных действий армий Ее Имп. Величества 1769, 1770 и 1771 г.; Новицкий. Кучук-Кайнарджийская операция; Петров. Война России с Турцией и польскими конфедератами с 1769 по 1774 год; Петров. Влияние турецких войн с половины прошлого столетия на развитие русского военного искусства, І-II; Описание Российского посольства в Константинополь князя Н. Репнина, СПб. 1777; Бумаги князя Г. А. Потемкина Таврического (Сборник военно-исторических материалов. Вып. VI-VIII); Петров. Вторая турецкая война в царствование Императрицы Екатерины II, т. II; Собрание всех помещенных в ведомостях обеих столиц с 1787 по 1791 г. включительно реляций; Собрание полученных от главнокомандующих армиями и флотами ко Двору донесений, 1787-1791; Griste. Kriege unter Kaiser Josef II; Алексеев. Суворов и два Совета. (Суворов в сообщ. професс. Ник. Акад. Ген. Шт., кн. 1-я); Сборник Императорского Русского Исторического Общества, т. 13, 16, 29, 37, 46, 48, 51, 67, 70, 109; H. K. Шильдер. Император Павел І; Д. Ф. Кобеко. Цесаревич Павел Петрович; Hermann. Geschichte des Russischen Staates. B. V; Брикнерт. История Екатерины Великой; M. H. Лонгинов. Новиков и Московские мартинисты; Записки Ф. П. Лубяновского; Переписка Имп. Екатерины II с разными особами, СПб. 1807; Из воспоминаний А. И. Михайловского-Данилевского - "Русская Старина" 1899, декабрь; О пребывании в России короля Польского Станислава-Августа - "Русск. Стар." 1808, август; Воспоминания князя Станислава Понятовского - "Русск. Стар." 1898, сентябрь; Воспоминания сенатора барона Карла Гейкинга- "Русск. Стар." 1897, август, сентябрь, ноябрь, декабрь; Из дипломатической переписки о России XVIII века-"Русск. Стар." 1896, апрель; В. Бильбасов, Памяти Императрицы Екатерины II - "Русск. Стар." 1896, ноябрь; Увековечение памяти князя Репнина. Указ Имп. Александра І Прав. Сенату - "Русск. Стар." 1903, апрель; Тимирязев. Отношения между Россией и Францией сто лет тому назад - "Ист. Вестн." 1897, LXX; Собрание трактатов и конвенций, т. VI; Записки графа Е. Ф. Комаровского - "Ист. Вестн." 1897, LXIX; Арсеньев. Непристойные речи (Дело Гузеева) - "Ист. Вестн." 1897, т. LXIX; Гр. Ланжерон. Русская армия в год смерти Екатерины II. "Русск-Стар." 1895, март, апрель; Цебриков. Вокруг Очакова 1788 - "Русск. Стар." 1895, сентябрь; Бильбасов. Князь де Линь в России - "Русск. Стар." 1892, т. 73; "Друг Юношества" 1813, № 3; Записки Лопухина - "Русский Вестник" 1859, № 15; "Чтения И. Моск. О. Ист. и Древн. Рос."1865, т. II, ч. І; Описание документов Архива Мин. Юстиции, т. VII; Souvenirs de la comtesse Golovine; О памятнике Кагульской битвы - "Русск. Арх." 1873; Д. Масловский, Ларго-Кагульская операция-"В. Сбор." 1893, №№ 8 и 9; "В. Сбор." 1893, № 12; "В. Сбор." 1894, № 2; Журнал пребывания короля Станислава-Августа в Гродне в 1795-1796 г.-"Чтения в M. О. И. и Др." 1870, кн. IV и III; "Заря" 1871, № б, 6, 7, 9-11; "Чтения М. О. Ист. и Др." 1871, III; Mémoirs secrets inédits de Stan. Auguste, comte Poniatovski; "Русск. Арх." 1876, III; 1878, III; 1865; 1874, І, II; 1873; 1886, III; Записки Императрицы Екатерины II; Квадри. История Государевой Свиты. XVIII век; Из писем преосвященного Самуила князю А. Б. Куракину - "Русск. Архив" 1906, т. І; Письма Булгакова к брату-"Русск. Арх." 1900, II; 1901, II; Записки А. М. Грибовского-"Русск. Арх." 1899, I; Я. И. Булгаков - "Русск. Арх." 1898, І-III; Двор и правительство России сто лет назад- "Русск. Арх." 1886, І; Из записок Ю. Н. Бартенева-"Русск. Арх." 1886, II; Два рескрипта Екатерины Второй к фельдмаршалу графу Салтыкову- "Русск. Арх." 1886, III; Копия с рескрипта Репнину 11 июля 1702 г. - "Русск. Арх." 1886, III; Растопчинские письма - "Русск. Арх." 1887, І; Русский Двор в конце XVIII и начале XIX столетия (Записки князя A. Чарторыйского)-"Русск. Стар " 1906, июнь; Записки кн. Дашковой-"Русск. Стар." 1906, июль; Записки генерала В. Левенштерна- "Русск. Стар." 1900, август; Петербургская старина- "Русск. Стар." 1882, т. 85; Записки Якова Ивановича де Санглена - "Русск. Стар." 1882, т. 36; La cour et le règne de Paul; Архив Государственного Совета, т. I; Бобржинский. Очерк истории Польши; М. Богданович, Русская армия в век Екатерины II; А. Брикнер. Материалы для жизнеописания графа Никиты Петровича Панина; Архив князя Куракина; Н. Ф. Дубровин. Суворов среди преобразователей Екатерининского времени; Екатерина ІІ и Потемкин-"Русск. Стар." 1876, 9-12; Каталог Московского Отделения Общего Архива Главного Штаба, вв. 2 и 3-й; Н. Д. Чечулин. Внешняя политика России в начале царствования Екатерины II; Энгель. Описание дел, хранящихся в Архиве Виленского генерал-губернаторства; М. Де-Пуле. Крестьянское движение при Имп. Павле Петровиче - "Русск. Арх." 1869, III; Великая реформа. Изд. комм. учебного отдела О. Р. Т. З., т. II, гл. IV; Е. И. Трифильен. Очерки из истории крепостного права в России; Васильчиков. Семейство Разумовских, ч. III; Месяцеслов с росписью на 1778 г.; Орловская Старина. Изд. Пупарева; Уманец. Понятовский и Репнин - "Древ. и Нов. Россия" 1875, II; Бартенев. XVIII век, т. IV; Ein Russischer Staatsmann. Des Grafen Sievers Denkwürdigkeiten. Leipzig; M. Н. Лонгинов. Подлинные анекдоты о князе H. B. Репнине-"Русск. Арх." 1865; Масонская клятва фельдмаршала князя Репнина - "Русск. Арх." 1878, III; Boudon, Lettres Lithuaniennes, Vilna. 1806; Виноградов. Краткий исторический очерк о деятельности в Северо-Западном крае. Вилен. Календарь, 1900 г.; Главноначальствующие над краем, заним. нынешней Виленской губернией - Пам. кн. Виленской губ. на 1852 г.; M. Де-Пуле. Станислав-Август Понятовский в Гродне и Литве в 1794-1797, 2-е изд., СПб. 1871; Журнал пребывания Его Вел. короля польского Станислава-Августа в Гродне 1795-1796 годов. Извлеч. из архива Виленск. генерал-губернатора, Москва. 1870; Липранди. Отторженная возвратих, СПб. 1893; Meinert. Wyniesienie na tron Stanisława-Augusta; Universał litewskiego generał rządu, 1795; B. Roepel, Repnin und Czartoryski 1794-1797 - "Preuss. Jahrbüch." XLI; Antoni, I. Czartoryski i Repnin - "Pregl. Nauk liter." 1877.

В 1749 г. произведен в прапорщики, через 2 года стал подпоручиком гвардии. Затем Николай Васильевич долго жил в Германии, где получил "дельное немецкое воспитание и образование", и в Париже, откуда его вернула в Россию императрица Елизавета, опасавшаяся, чтобы "Николаша" не погиб "от разврата и распутства в этом Содоме".

Когда началась Семилетняя война против Пруссии, молодой офицер отправился волонтером в армию генерал-фельДмаршала С.Апраксина. Проявил храбрость в сражении при Грос-Егерсдорфе, при занятии Кенигсберга, во время осады Кюстрина, с 1758 г. - капитан. В следующем году Репнин командирован к союзникам во Францию, где он служил в войсках маршала, Контада. В 1760 г. полковник Репнин в составе корпуса графа З.Чернышева участвовал в занятии Берлина. В 1762 г. он произведен в генерал-майоры.

Николай Васильевич удачно совмещал военную и дипломатическую деятельность. В 1762 г. он был направлен Петром III в качестве полномочного министра в Пруссию, где познакомился с первым полководцем своего времени Фридрихом II и его армией. С 1763 г. Репнин по поручению Екатерины II являлся полномочным министром в Польше, фактически управлял там всеми делами при безвольном короле С.Понятовском. Его слова в сейме: "Такова воля императрицы" - имели решающее значение. Каким почетом он пользовался в Варшаве, видно из того, что в театре ожидали его приезда в то время, когда король уже сидел в ложе. Молва приписывала Репнину связь с красавицей графиней Изабеллой Чарторижской и отцовство в отношении ее сына Адама Чарторижского (впоследствии одного из руководителей польского восстания 1794 г.). Под давлением русского посла польский сейм в 1768 г. уравнял права "диссидентов" (православных и протестантов) с католиками, однако это вскоре вызвало вооруженный мятеж "конфедератов", подавленный Россией. За свою деятельность в Польше Николай Васильевич был награжден орденом святого Александра Невского, чином генерал-поручика и денежным подарком в 50 тысяч рублей.

С началом русско-турецкой войны 1768 - 1774 гг. Репнин вернулся в Россию и добился направления его в 1-ю армию князя А.Голицына. Командуя отдельным корпусом, он воспрепятствовал переправе через Прут 36-тысячного турецкого войска, затем под знаменами П.Румянцева отличился в сражении при Рябой Могиле (1770 г.). В этом сражении действовавшие под его командованием Киевский, Архангелогородский, Ширванский мушкетерские полки и гренадерские батальоны, составив два каре, при поддержке конницы разгромили левый фланг турок. В сражении при Ларге Репнин вновь отличился и по представлению Румянцева был награжден орденом святого Георгия 2-й степени - "за пример мужества, служивший подчиненным к преодолению трудностей, к неустрашимости и одержанию победы". Разделил он и славу победителей битвы при Кагуле, внесшей окончательный перелом в ход войны. Впоследствии авангард Репнина без боя занял Измаил и заставил капитулировать Килию. Действуя решительно и жестко в сражениях, князь проявлял великодушие к побежденным, и особенно к населению.

В 1771 г., получив под свое командование все войска, находившиеся в Валахии, Репнин разбил под Бухарестом 10-тысячное войско противника. После оставления русскими войсками Журжи, он вызвал резкое неудовольствие главнокомандующего Румянцева, их отношения обострились, и, сославшись на "расстроенное здоровье", Репнин отпросился из армии. Почти три года он провел в отпуске за границей, но в 1774 г. вновь вернулся в армию. Участвовал во взятии Силистрии и в заключении Кючук-Кайнарджийского мира, текст которого, по поручению Румянцева, отвез в Петербург Екатерине II. Во время "торжества мира" Николай Васильевич был произведен в генерал-аншефы, подполковники лейб-гвардии Измайловского полка, награжден крупной суммой денег.

В 1775 - 1776 гг. Репнин возглавлял русское посольство в Турции, где ему пришлось решать нелегкую задачу укрепления хрупкого мира между недавними врагами. По возвращении в Россию он недолго пожил в столице. Императрица настороженно отнеслась к слухам о его участии в планах возведения на престол ее сына - Павла, а также о его связи с масонами. Репнин получил назначение генерал-губернатором в Смоленск. Участие России в разрешении конфликта европейских стран вокруг "Баварского наследства" потребовало использования дипломатических и военных способностей Николая Васильевича. Во главе 30-тысячного корпуса он вступил в Бреславль и стал посредником при заключении Тешенского мира. Екатерина II пожаловала князю орден святого Андрея Первозванного, австрийский и прусский монархи также не оставили его без наград.

В 1780 г. Репнин командовал наблюдательным корпусом в Умани, в следующем году стал генерал-губернатором Псковским, оставаясь и Смоленским. Получил очередные награды: орден святого Владимира 1-й степени в день учреждения оного (1782 г.), бриллиантовые знаки к ордену святого Андрея Первозванного (1784 г.). Не испытывая особого удовлетворения от административной деятельности, Николай Васильевич попросил разрешения поехать "для отдыха" за границу. Новая война с Турцией вернула Репнина на боевое поприще. Он участвовал в осаде и взятии Очакова, командуя русскими войсками в Молдавии, одержал победу на Салче, запер противника в Измаиле, но по указанию главнокомандующего Г.Потемкина отошел от крепости (ее взятие Потемкин вскоре поручил Суворову). Летом 1791 г., во время отъезда Потемкина в Петербург, Репнин принял на себя обязанности главнокомандующего и решил действовать активно, вопреки инструкциям светлейшего князя. Узнав, что турецкий визирь концентрирует свои войска вблизи Мачина, Репнин двинул вперед свою армию и разбил противника в шестичасовом сражении. На левом фланге наибольший вклад в победу внес М.Кутузов. Русские потери в сражении составили 141 человек убитыми и 300 ранеными, несмотря на то что Репнину противостояло более чем 80-тысячное неприятельское войско. Ошеломленный поражением, визирь уже на следующий день прислал к Репнину в Галац парламентеров, подписавших предварительные условия мира.

За победу под Мачином Николаю Васильевичу вручили орден святого Георгия 1-й степени. Фельдмаршальского жезла он не получил, и виной этому, как полагали многие, была его связь с масонами, которых Екатерина II не жаловала.

Лучшие дня

После окончания войны Репнин недолгое время жил в своем подмосковном имении Воронцове, откуда императрица его вызвала, чтобы направить губернатором в Ригу, потом он губернаторствовал в Ревеле и Литве. Во время польского восстания 1794 г. князь был назначен предводительствовать над войсками в Польше и Литве. Но главными силами войск, двинувшихся на Варшаву, командовал Суворов. "Я уже не знаю, сам ли я командую или отдан под команду", - жаловался Репнин императрице. Ссылаясь на прямые указания Екатерины и фельдмаршала Румянцева, Суворов довел дело до победы, минуя главнокомандующего.

В 1796 г. взошедший на престол Павел I произвел 62-летнего Репнина в желанный для того чин генерал-фельдмаршала. В 1798 г. Николай Васильевич возглавлял дипломатическую миссию в Берлин и Вену с целью создания союза против Франции. Его отношения с императором были неровными, и в конце 1798 г. последовало увольнение Репнина со службы.

Он поселился в Москве, здоровье его ухудшилось, и через три года князь скончался в своем имении в возрасте 67 лет. Тело его было погребено в Донском монастыре. Поскольку у Репнина не было сыновей, Александр I разрешил внуку фельдмаршала, по дочери, принять фамилию Репнина-Волконского - "дабы род князей Репниных, столь славно Отечеству послуживших, с кончиной последнего в оном не угаснет, но, обновясь, пребудет навсегда с именем и примером его".

История сохранила факт недружелюбных отношений Репнина и Суворова. Репнин считал героя Измаила всего лишь удачливым "воякой", называл его тактику - "натурализмом", а победы случайными. В свою очередь, Суворов язвил по поводу педантизма и нерешительности Репнина как военачальника и отзывался о нем так: "Низок и высок в свое время, но отвратительно повелителен и без наималейшей приятности".

У Репнина было немало противников, в то же время многие считали его истинно государственным, служивым человеком. В его московском доме царила простота, но с дворянским приличием, ни вечера не проходило без гостей и бесед. Всех он удивлял своей начитанностью и памятью.

Использованы материалы кн.: Ковалевский Н.Ф. История государства Российского. Жизнеописания знаменитых военных деятелей XVIII - начала XX века. М. 1997 г.

(1796). В качестве посла в Речи Посполитой (1764-1768) внёс весомый вклад в разложение польско-литовской государственности. Последний из Репниных , владелец усадьбы Воронцово .

В 11-летнем возрасте, что было нормой для тех времён, его уже определили солдатом в лейб-гвардии Преображенский полк .

В 14-летнем возрасте в звании сержанта участвовал в походе своего отца на Рейн .

Добровольцем в офицерском звании участвовал в Семилетней войне , служил под началом генерал-фельдмаршала С. Ф. Апраксина . Отличился в сражениях при Грос-Егерсдорфе , Кёнигсберге , осаде Кюстрина . В 1758 году ему было присвоено воинское звание капитана . С 1759 года служил в союзной Франции , в войсках маршала Контада , а с 1760 года, получив звание полковника , - под началом графа Захара Чернышёва , приняв участие, в частности, во взятии Берлина в том же году. В 1762 году получил звание генерал-майора , а 22 сентября 1762 года удостоен гольштинского ордена Святой Анны .

Подставка для статуэтки, инкрустированная драгоценными камнями. Из личного собрания Н. В. Репнина

Князь Никола́й Васи́льевич Репни́н (11 марта , Санкт-Петербург - 12 мая , Рига) - крупный дипломат екатерининской эпохи , генерал-фельдмаршал (1796). В качестве посла в Речи Посполитой (1764-1768) внёс весомый вклад в разложение польско-литовской государственности. Последний из Репниных , владелец усадьбы Воронцово .

Биография

Начало службы. Семилетняя война

Добровольцем в офицерском звании участвовал в Семилетней войне , служил под началом генерал-фельдмаршала С. Ф. Апраксина . Отличился в сражениях при Грос-Егерсдорфе , Кёнигсберге, осаде Кюстрина . В 1758 году ему было присвоено воинское звание капитана . С 1759 года служил в союзной Франции, в войсках маршала Контада , а с 1760 года, получив звание полковника , - под началом графа Захара Чернышёва , приняв участие, в частности, во взятии Берлина в том же году. В 1762 году получил звание генерал-майора , а 22 сентября 1762 года удостоен голштинского ордена Святой Анны .

Дипломатическая работа. Польша

В 1762 году император Пётр III отправил его послом в Берлин, столицу Пруссии, где Репнин пробыл до 1763 года и хорошо изучил военное дело, познакомившись также с порядками и организацией армии короля Фридриха II . В 1763 году Екатерина II назначила его директором сухопутного шляхетского корпуса , а через несколько месяцев отправила в Польшу, где он должен был помогать русскому посланнику Кайзерлингу добиваться уравнивания в правах с католиками так называемых диссидентов (православных и протестантов). После смерти Кайзерлинга в 1764 году Репнин стал полномочным министром в этой стране и начал активно вмешиваться во внутренние дела страны и продвигать возведение на освободившийся (после смерти Августа III) польский престол Станислава Понятовского , полностью устраивавшего петербургский двор.

Действуя фактически в одиночку, без советников, но опираясь на значительную военную силу и партию Чарторыйских , родственников Понятовского, Репнин удачно защищал диссидентов и образовывал дружественные России «конфедерации». Первой из таковых стала образованная 28 апреля 1764 года литовская конфедерация, обратившаяся под влиянием посла к России за военной защитой. 7 мая 1764 года был открыт конвокационный сейм, позволивший провести в стране ряд реформ (не все из которых, особенно ограничение liberum veto , устраивали Россию), а 7 сентября Понятовский был избран королём Польши. После этого Репнин начал склонять монарха к решению вопроса об уравнивании прав диссидентов с католическим большинством и урегулированию пограничных споров, однако стоявшие за Понятовским Чарторыйские всячески этому противились. В сложившейся ситуации Репнин с начала 1767 года образовал сразу несколько новых «конфедераций» в Польше и Литве, дружественных России, число состоящих в которых вскоре превысило 80 тысяч человек, что могло угрожать Понятовскому свержением. Испуганный монарх созвал 15 октября 1767 года чрезвычайный сейм, предварительно согласившись выполнить все условия Репнина, однако в ходе выборов на этот сейм русскому посланнику не удалось добиться необходимого большинства. Репнин в итоге решил этот вопрос радикально - вводом в Варшаву русской армии и сначала арестом, а затем высылкой в Россию епископа Солтыка и Ржевуских , возглавлявших польскую оппозицию.

Под влиянием этих событий и давлением Репнина польский сейм в конце концов принял 13 февраля 1768 года так называемые «кардинальные законы», обеспечивавшие свободу вероисповедания и гражданские права для всех диссидентов, уравнивая их с католиками, а также подтвердив привилегии шляхты, выборность короля и liberum veto. 24 февраля 1768 года Репнин добился заключения с Речью Посполитой Варшавского договора, условия которого фактически позволяли Российской империи вмешиваться в любые внутренние дела последней. Среди польских аристократов возник заговор с целью его убийства, и только Понятовский своевременным извещением об этом спас его от смерти.

Новые указы привели вскоре к так называемому мятежу «конфедератов» - сторонников сохранения привилегий для католического большинства и политической независимости Польши, для чего предполагалось свергнуть Понятовского и начать войну с Россией. После начала мятежа Репнин потребовал от Понятовского его подавления, однако в итоге для этого пришлось использовать в очередной раз введённые в Польшу русские войска. Разбитые конфедераты частью начали партизанскую борьбу против русских, частью отступили в соседние страны.

Русский посланник, открыто вмешивавшийся в дела суверенного польско-литовского государства, долго ещё вызывал ненависть у польских патриотов. В польской историографии он остался как своего рода антигерой - безжалостный сатрап самодержавия и могильщик национальной государственности. Печатью такого отношения отмечен образ Репнина на картине Матейко «Рейтан. Упадок Польши ». В апреле 1769 года, когда политическая ситуация несколько изменилась, Репнин был заменён в Польше князем Волконским . За свои заслуги на дипломатическом поприще в период службы в Польше Репнину 17 января 1768 года был вручён орден Святого Александра Невского , присвоено звание генерал-поручика и пожалована сумма размером в 50 тысяч рублей. Однако, по свидетельству французского дипломата, далеко не все при петербургском дворе впечатлились итогами его миссии в Варшаве :

Обладая довольно живым, но поверхностным умом, он нравится женщинам, но зато и подчиняется им всецело; удовольствие есть единственный мотив всех его поступков. Работой его в Польше здесь все недовольны, так как он только запутал дела к невыгоде России. Он был влюблен в жену Адама Чарторыжского , самого страшного врага русских. Подчинившись этой женщине, он, говорят, заплатил ей за ночь покровительством Барской конфедерации, вопреки интересам своего двора. Эта крупная ошибка произвела здесь такое дурное впечатление, что возникал вопрос, не отозвать ли Репнина под тем предлогом, что он сошел с ума.

Русско-турецкая война 1768-1774

Во время русско-турецкой войны 1768-1774 годов Репнин, после её начала возвратившийся в Россию, возглавил отдельный корпус, действовавший в Молдавии и Валахии, в составе 1-й армии генерал-фельдмаршала князя Александра Голицына . Вверенным ему войскам удалось в 1770 году воспрепятствовать переправе через Прут 36-тысячного войска Османской империи и Крымского ханства. В том же году он, командуя Ширванским, Архангелогородским и Киевским мушкетёрскими полками и гренадёрскими батальонами, проявил храбрость в битве у Рябой Могилы , находясь в то время под началом Петра Румянцева , успешно опрокинув левый фланг османской армии двумя каре пехоты при поддержке атаки кавалерии. В том же году Репнин отличился в битвах при Ларге и при Кагуле и 27 июля 1770 года по инициативе Румянцева был награждён орденом Святого Георгия 2-й степени № 2

В том же 1770 году сумел, командуя авангардом армии, без боя занять Измаил и взял город Килию .

Levitsky Golitsynа.jpg

Прасковья Николаевна,
дочь

Alexandra RepninaVolkonskaya.jpg

Александра Николаевна,
дочь

Nikolay Grigorievich Repnin-Volkonsky (Kiev).jpg

Николай Волконский-Репнин, внук

S. I. Lesovskiy.jpg

Степан Лесовский,
внебрачный сын

Напишите отзыв о статье "Репнин, Николай Васильевич"

Примечания

Сочинения

Литература

• Бантыш-Каменский, Д. Н. 31-й генерал-фельдмаршал князь Николай Васильевич Репнин // . - М .: Культура , 1991.
• Ковалевский Н.Ф. . - М ., 1997.
• Масловский С. Д.,. // Русский биографический словарь : в 25 томах. - СПб. -М ., 1896-1918.
• Рудаков В. Е. ,. // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.

XVII век XVIII век XIX век XX век

Отрывок, характеризующий Репнин, Николай Васильевич

Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.

По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.

В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.

Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.

Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.

Князь Николай Васильевич Репнин. Портрет работы А. И. Ивашкевича
Герб Репниных
30.10.1794 - 26.11.1798
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Де-Ласси, Борис Петрович
30.09.1792 - 1798
Предшественник:	граф Броун, Юрий Юрьевич
Преемник:	Нагель, Ларион Тимофеевич
1792 - 8.11.1796
Предшественник:	граф Броун, Юрий Юрьевич
Преемник:	должность упразднена
13.06.1781 - 1791 (с перерывами)
1778 - 1791 (с перерывами)
Предшественник:	Щербинин, Евдоким Алексеевич
Преемник:	Игельстром, Осип Андреевич
5.09.1778 - 1781 (с перерывами)
28.02.1778 - 23.05.1779 (с перерывами)
Полномочный посол Российской империи в Речи Посполитой
30.09.1764 - 1768
Предшественник:	Кейзерлинг, Герман Карл фон
Преемник:	Волконский, Михаил Никитич
Рождение:	11 марта (1734-03-11 ) Российская империя
Смерть:	12 мая (1801-05-12 ) (67 лет) с. Воронцово, Московский уезд, Московская губерния, Российская империя
Род:	Репнины
Профессия:	дипломат
Военная служба
Годы службы:	1745-1762, 1769-1775, 1780-1781, 1787-1791
Звание:	генерал-фельдмаршал
Сражения:	Вторая Силезская война Семилетняя война Русско-турецкая война 1768-1774 Русско-турецкая война 1787-1791
Семья
Отец:	князь Василий Аникитич
Мать:	Мария Ивановна (ур. графиня Головина)
Супруга:	Наталья Александровна (ур. княжна Куракина)
Дети:	сын и три дочери
Награды
2 ст. 2 ст. 1 ст.

Князь (11 марта 1734 - 12 мая 1801, Воронцово Московской губернии) - дипломат, генерал-губернатор, участник ряда войн, генерал-фельдмаршал, кавалер всех российских орденов. Последний князь рода Репниных .

Биография

Детско-юношеские годы. Начало военной карьеры

Николай Репнин родился в 1734 году в семье генерал-фельдцейхместера князя Василия Аникитича Репнина (ум. 31 июля 1748) и Марии Ивановны, урождённой графини Головиной (1707 - 12 декабря 1770). Получив первоначальное домашнее воспитание под наблюдением матери, Репнин в 1745 году был записан в лейб-гвардии Преображенский полк солдатом. Весной 1748 года, в 14-летнем возрасте, Николай, в составе 30-тысячного корпуса под командованием его отца, принял участие в походе из Лифляндии через Богемию и Баварию на Рейн с целью оказания помощи Марии Терезии на заключительном этапе Второй Силезской войны. 11 июля 1749 года Репнин был произведён в прапорщики, в 1751 году - в подпоручики гвардии, а в 1753 году был назначен полковым адъютантом Преображенского полка.

С началом русско-прусской войны 1757-1762 годов (Семилетняя война), Репнин вступил волонтёром (добровольцем) в армию генерал-фельдмаршала С. Ф. Апраксина. В 1758 году, после занятия русскими войсками Кёнигсберга, он, в составе небольшого отряда Виганта, участвовал в захвате Фишгаузенского королевского замка и Пилау, затем принимал участие в сражении при Куннерсдорфе, в занятии Мариенвердера и в осаде генерал-аншефом В. В. Фермором Кюстрина (1858). За боевые отличия князь Николай Репнин был произведён в гвардии капитаны. В 1759 году он был командирован во французскую армию маршала Людвига-Георга-Эраз­ма Контада и 1 августа того же года он принял участие в Минденском сражении.

В начале 1760 года Репнин был отозван в Санкт-Петербург, а затем направлен в действующую армию, во 2-й Московский полк, в чине полковника. В том же году Репнин участвовал в набеге на Берлин графа Тотлебена и, по отзыву последнего, «против прочих многой похвалы достойным себя показал» и «против неприятеля отличные оказал поступки» . В 1761 году Репнин служил с полком в корпусе графа Чернышёва, временно действовавшего в австрийской армии. 2 апреля 1762 года Николай Васильевич Репнин был произведён в генерал-майоры.

Дипломатическая деятельность

Полномочный министр в Пруссии

В июне 1762 года Репнин был командирован в главную квартиру прусского короля Фридриха II для переговоров о созыве мирного конгрес­са в Берлине и для достижения соглашения с датским Двором, при посредничестве прусского короля, по герцогству Голштинскому, которое российский император Пётр III считал своей вотчиной.

Дворцовый переворот, совершённый в конце июня 1762 года, и вступление на престол Екатерины II, отложил решение голштинского вопроса. Однако Репнин был оставлен на посту полномочного министра при Прусской главной квартире и 23 июля вручил королю свои новые кредитивные грамоты и письмо Екатерины II с извещением о её воцарении.

Работу Николая Васильевича Репнина на дипломатическом поприще в Пруссии нельзя назвать успешной. Ему не удалось добиться благоприятного разрешения большинства задач, которые ставил перед ним Петербургский Двор. 27 ноября 1762 года Екатерина II удовлетворила просьбу Репнина об отозвании с должности полномочного министра.

Посольство в Речи Посполитой

По возвращении в Санкт-Петербург в 1763 году, князь Николай Репнин некоторое время исполнял обязанности директора Сухопутного Шляхетского Корпуса. 11 ноября того же года был подписан Указ о его назначении в Речь Посполитую полномочным министром, с ежегодным жалованием в 20 тысяч рублей. Это назначение состоялось, вероятно, благодаря графу Н. И. Панину, в родстве с которым находился Репнин.

В Польше, находившейся в это время в периоде «бескоролевья», обострилась борьба между двумя политическими партиями, соперничающими за власть в государстве. В сложившейся политической обстановке перед Н. В. Репниным, направляемым в помощь полномочному послу графу Герману-Карлу Кейзерлингу, было поставлено несколько важных задач, среди которых:

• недопущение реформ государственного строя Речи Посполитой, в частности отмены «liberum veto» , и сохранение здесь порядка, обеспечивающего государственную слабость Польши;
• избрание на польский престол пророссийского кандидата;
• решение, так называемого, диссидентского вопроса.

В конце ноября князь Репнин выехал в Варшаву. Он довольно быстро сориентировался в здешней сложной политической обстановке. В частности, уже в июне 1764 года Репнин докладывал Панину о ненадёжности партии князей Чарторыйских, считавшейся пророссийской, но на самом деле ведущей свою игру, направленную на реформирование и усиление Польши. Представления Репнина, однако, не встретили должного внимания в Санкт-Петербурге. Поскольку на тот момент, главной задачей российского внешнеполитического ведомства было избрание в короли графа Станислава Понятовского, обострять отношения с единственной партией, считавшейся пророссийской, сочли нецелесообразным. Воспользовавшись этим, Чарторыйские провели на конвокационном сейме широкие реформы государственного строя Речи Посполитой, так, из под действия «liberum veto» были изъяты экономические вопросы.

7 сентября 1764 года Понятовский, при российской военной поддержке и с помощью Чарторыйских был единогласно возведён на польский престол. От нового короля Н. В. Репнин получил ордена Белого Орла и Святого Станислава.

Диссидентский вопрос

С 30 сентября 1764 года, после смерти графа Кейзерлинга, руководство польскими делами полностью сосредоточилось в руках князя Репнина, которому было передано звание полномочного посла. В новой должности Николай Васильевич занялся решением диссидентского вопроса, являвшимся главным условием российской поддержки Станислава Августа Понятовского на королевском престоле. Король соглашался выполнить требование при условии предварительной отмены права «liberum veto», что не могло удовлетворить Петербургский Двор, так как представительство в сейме дворян-диссидентов в условиях сохранения «liberum veto» означало лишение польского сейма возможности принятия каких-либо решений без согласия России и Пруссии.

На проходившем в Варшаве с 6 октября по 29 ноября 1766 года сейме, Н. В. Репнин, согласно полученным инструкциям, жёстко поставил вопрос об уступках диссидентам. Однако сейм, несмотря на угрозы, отказался выполнить это требование. На одном из первых заседаний епископ Солтык предложил объявить изменником каждого, кто поднимет вопрос о диссидентах. Против уступок выступили и Чарторыйские, стремившиеся сохранить популярность среди большинства шляхты. В ответ на решение сейма, Репнин предпринял меры, направленные на свёртывание реформ, начатых «фамилией» на конвокационном сейме. В частности, было торжественно закреплено право «liberum veto» и распущена Генеральная конфедерация . Взамен её, Н. В. Репнин, уполномоченный рескриптом от 31 января 1767 года на решительные меры, приступил к организации диссидентской шляхетской конфедерации.

20 марта 1767 года православно-протестантская конфедерация Литвы была организована в Слуцке. Аналогичная протестантская конфедерация Великой и Малой Польши под покровительством Пруссии была создана в польском городе Торуне. Так как диссидентские конфедерации не нашли поддержки среди большинства шляхты Речи Посполитой ыли немногочисленными и крайне слабыми, Н. В. Репнин пошёл на переговоры с католической оппозицией. Он предложил магнатам-«республиканцам» Потоцким, противостоящим королю, поддержать российский проект, а взамен обещал содействовать отстранению от трона Понятовского. В короткий срок число примкнувшей к партикулярным конфедерациям католической шляхты дошло до 80 000 человек. Станислав Август, оказавшись в полной зависимости от Н. В. Репнина, по его «указанию» созвал сенат, постановивший собрать чрезвычайный сейм в октябре 1767 года.

Радомская кофедерация

23 июня 1767 года представители партикулярных конфедераций собрались в городе Радоме, где им был объявлен для подписания конфедерационный акт составленный Н. В. Репниным. Целью конфедерации объявлялось равноправие диссидентов. В акте также закреплялась поддержка конфедерацией короля Станислава Понятовского. Всё это вызвало протест шляхты, надеявшейся на низложение короля, который был быстро подавлен заявлением читавшего акт полковника В. Карра о применении им, в случае неповиновения собравшихся, вооружённой силы. Конфедераты выполнили все предъявленные им требования и подписали акт. Маршалком этой коронной конфедерации, по представлению Репнина, был избран магнат Кароль Станислав Радзивилл.

В конце июля 1767 года князь Репнин перевёл Радомскую конфедерацию в Варшаву, где соединил её с Литовской, облегчив управление и надзор за ней. «Объединенная конфедерация» оказалась всецело в руках Репнина. По его приказу она отправила в Санкт-Петербург чрезвычайных посланников с изъявлениями императрице Екатерине II благодарности народа Речи Посполитой за оказываемое покровительство и разослала по сеймикам универсалы, писанные под диктовку русского посла.

Так как предстоявший сейм должен был проходить в условиях конфедерации, то есть с решением дел большинством голосов, Репнин прилагал все усилия, чтобы обеспечить своей конфедерации большинство. Широко использовался подкуп, зачастую, составленные польскими агентами Н. В. Репнина списки «верных людей», проводились на сеймиках под прямым военным давлением. В имения лидеров оппозиции были введены воинские команды; производились аресты. Тем не менее, получить пророссийское большинство в сейме Репнину не удалось, так как всюду, где не было достаточного военного давления на выборы, прошли противники диссидентов.

«Сейм Репнина»

Сейм, получивший позднее название «Сейм Репнина», открылся в Варшаве 5 октября 1767 года. На первом же заседании, по настоянию Николая Васильевича, было внесено предложение: составить делегацию от сената и палаты депутатов для переговоров с русским посольством по вопросу о равноправии диссидентов, о внутренних реформах Польши и о союзе с Россией. После назначения делегации, заседания сейма должны были приостановиться; возобновление их предполагалось только для утверждения, без прений, составленного делегацией проекта. Таким образом, не имея большинства в сейме, Репнин обеспечивал себе большинство в делегации, сводя при этом утверждение сеймом её решений к пустой формальности.

Предложение было отвергнуто оппозиционным большинством. Тогда Н. В. Репнин, решился на крайние меры: в ночь с 13 на 14 ноября русские военные команды арестовали лидеров сеймовой оппозиции и перевезли их за Вислу, в лагерь стянутого под Варшаву корпуса, а откуда все арестованные были отправлены в Россию в Калугу. Под Варшавой и в самом городе стояли русские войска, сейм был блокирован русскими войсками. Без «пропуска» Репнина нельзя было выехать из города.

Наутро после ареста польское правительство апеллировало к королю, однако Станислав ответил, что он уповает только на великодушие императрицы Екатерины II. Депутация, посланная к Н. В. Репнину, получила ответ, что он не собирается освобождать арестованных и не не считает нужным давать отчёт кому-либо в своих действиях. В таких условиях, сейм утвердил все требования русского посла. Сейм был отсрочен до 1 февраля 1768 года. В состав избранной делегации вошли 20 сенаторов, назначенных королём по репнинскому списку и 45 депутатов, назначенных Радзивиллом. Кроме того, по требованию Репнина в делегацию были приглашены ещё некоторые диссиденты. Действительным руководителем делегации явился сам Николай Васильевич Репнин. Однако даже несмотря на такой тщательный подбор, состав делегаций всё-таки оказался недостаточно надёжным. Репнин вышел из этого положения, отказавшись от пленарных заседаний и сосредоточив работу в тесном кругу избранных им из среды делегации наиболее влиятельных лиц. О вёл работу делегации сурово и твёрдо; с делегатами не стеснялся и при малейшем противоречии, напоминал о присутствии 40 000 корпуса русских войск и об участи лидеров оппозиции.

Выработанный делегацией проект устанавливал полное равноправие диссидентов, как религиозное, так и гражданское; при этом, католицизм признавался господствующей религией, королём мог быть избран только католик, и переход из католицизма считался уголовным преступлением. В области основных законов проект утверждал прежние устои польской конституции (избрание короля, «liberum veto», прерогативы шляхты), сохранив из реформ Чарторыйских только скарбовую и военную комиссии. Основные законы и закон о равноправии диссидентов гарантировались Россией; без её согласия не могли изменяться. На основе этого проекта, 24 февраля 1768 года между Россией и Польшей был подписан договор, утверждённый 27 февраля на последнем заседании сейма.

Мятеж Барской конфедерации и отзыв Репнина

Однако успех Н. В. Репнина был равносилен поражению. Роль, сыгранная им в последних польских событиях, открытое подчинение Речи Посполитой России, диссидентское равноправие, оскорблявшее религиозное чувство фанатичных католиков, и удержание на престоле ставшего окончательно ненавистным стране короля, - дали новый и резкий толчок давно уже нараставшему недовольству.

29 февраля 1768 года в крепостце Бар, «для защиты веры и древних республиканских свобод», была образована конфедерация, объявившая сейм низложенным. Король Станислав был вынужден обратиться за помощью к Екатерине II. Усмирение бунтовщиков было поручено князю Репнину, который приложил все усилия чтобы подавить мятеж в самом начале. Однако восстание, подавленное в юго-восточных областях, перекинулось во внутренние воеводства и на Литву. Уклоняясь от решительных столкновений, конфедераты вели партизанскую борьбу, для подавления которой у Репнина не хватало войск.

Пытаясь смягчить последствия своих действий, Н. В. Репнин опубликовал 29 мая 1768 года декларацию, в которой разъяснял, что под гарантией России следует понимать защиту Польши от третьих лиц, а не покушение на её внутреннюю свободу. Однако все его попытки придать своей деятельности хотя бы вид «польского дела» были безуспешны. Польша видела в нём не дипломата дружественной державы, а генерала вражеской армии в захваченной, но не покоренной ещё стране. Борьба против него стала, в глазах шляхты, борьбой за свободу Польши, ради которой забыты были даже недавние религиозные распри. В такой обстановке заранее были обречены на неудачу как попытка Репнина сблизиться вновь с Чарторыйскими, так и попытка организовать конфедерацию в Радоме под личным руководством короля.

В сентябре 1768 года Франция, поддерживающая барских конфедератов, склонила турецкого султана объявить войну России. С этого момента все задачи русской политики в Польше свелись к одному - обеспечить её нейтралитет на время войны с Турцией. Это предрешило удаление Н. В. Репнина с поста полномочного посла. Однако прямое его отозвание было бы слишком явным проявлением слабости России в глазах поляков, и несправедливо по отношению к Репнину, деятельность которого в Польше явилась только точным выполнением предначертаний императрицы, нейтрализовать вредные последствия которых он был бессилен. Поэтому Двор удовлетворил просьбу князя о переводе в действующую армию. За свою деятельность в Польше Николай Васильевич был награждён орденом Святого Александра Невского, чином генерал-поручика и денежным подарком в 50 тысяч рублей на уплату долгов.

При Николае Васильевиче Репнине исчезла прежняя мягкость и нерешительность российской дипломатии в Польше. За шесть лет пребывания в Варшаве он фактически управлял Речью Посполитой, был её «королём», действуя от имени Екатерины II. В оценке же большинства зарубежных историков Н. В. Репнин предстаёт угнетателем поляков, жестоко проводившим политику русской императрицы в Речи Посполитой. Особенно отрицательным было отношение к Репнину польских историков, на рубеже XIX-XX веков. Польские авторы обвиняли его в диктате, подкупе короля и магнатов, считали одним из виновников «падения Польши».

Продолжение военной карьеры

Русско-турецкая война 1768-1774 годов

В 1769 году Н. В. Репнин прибыл в первую армию князя А. М. Голицына, стоявшей под Хотином. Он участвовал в блокаде и занятии Хотинской крепости. В сентябре 1769 года Репнин перешёл под начальство барона И. К. Эльмпта, отправленного для занятия Молдавии. Зиму он провёл на левом фланге русского расположения, командуя 3-й дивизией, в составе 15 батарей, 15 эскадронов и 29 орудий.

При открытии кампании 1770 года Репнин был назначен в корпус генерал-поручика Х. Ф. Штоффельна, располагавшийся в Молдавии и Валахии. Уже с марта руководство действиями корпуса фактически осуществлял Н. В. Репнин, а с 30 мая, после смерти Штоффельна, командование передовым корпусом перешло к нему официально. В тот же день форсированными маршами Репнин подошёл к кургану Рябая Могила на западном берегу реки Прут, близ которого занял оборонительную позицию. Попытка противника переправиться у Подолян была успешно отбита Репниным. Корпус под его командованием сдерживал на противоположном берегу 32-тысячный отряд противника до подхода 9 июня передовых отрядов П. А. Румянцева.

В сражении при Ларге, 7 июля 1770 года, дивизия Репнина вошла в состав левого фланга армии Румянцева. На Репнина, совместно с Боуром (Бауром), была возложена важнейшая часть боевой задачи. Они должны были переправиться на левый берег Ларги, занять хребет, шедший к правому флангу турецкого лагеря, между долинами Ларги и Бабикула, обеспечить переправу главных сил, а затем, наступая по хребту в обход правого фланга, ударить в этот наиболее чувствительный и важный пункт неприятельского расположения. В 2 часа ночи Репнин и Боур двинулись в юго-западном направлений. Репнин на марше принял вправо, вдоль долины Ларги, Боур направился левее, к долине Бабикула. К четырем часам утра, сбив татарские посты, вся левофланговая группа подошла к оврагу, прикрывавшему доступы к сильному правофланговому турецкому ретраншементу. После артподготовки, Репнин, при поддержке двинувшегося в обход Боура, ворвался в укрепление, овладел правофланговым участком позиции и, не задерживаясь, продолжил наступление. К 12 часам дня началось паническое бегство турок. За «пример мужества, служивший подчинённым к преодолению трудностей, к неустрашимости и одержанию победы» , рескриптом от 27 июля князю Николаю Васильевичу Репнину был пожалован орден Святого Георгия 2 класса.

В сражении при Кагуле (21 июня) Репнин совместно с Брюсом руководил атакой на центр и левое крыло турецкой армии. 26 июля авангард Репнина без боя занял Измаил, сдавшийся ему на условиях, а 21 августа заставил капитулировать Килию. За взятие Килии Н. В. Репнин был награждён милостивым рескриптом от 14 сентября обещавшим, что «особливые труды» князя «никогда не будут помрачены в воспоминании» императрицы.

С октября 1770 года Репнин находился в отпуске в Санкт-Петербурге, а в конце февраля 1771 года снова выехал в армию. По дороге он заехал в Варшаву. Посол в Речи Посполитой Сальдерн, воспользовавшись его приездом, возбудил ходатайство о назначении Николая Васильевича командующим войсками в Польше. Однако Екатерина II отказала, сославшись на то, что тот «командует половиной армии в Валахии, и она не может лишить фельдмаршала Румянцева генерал-лейтенанта, в котором он действительно нуждается…» .

25 мая 1771 года Репнин вступил в командование Валахским корпусом, стоявшим под Турно. 10 июня он разбил под Бухарестом на позиции при монастыре Вакарешти 10-тысячное войско противника, под предводительством трёхбунчужного паши Ахмета, и обратил его в бегство. Однако оставление русскими войсками Журжи, вызвало резкое неудовольствие главнокомандующего Румянцева. Вину на потерю крепости Румянцев отчасти возлагал на Репнина, что привело к обострению их отношений. Сославшись на состояние здоровья, Репнин подал рапорт об увольнении от командования. 17 сентября последовал указ Военной Коллегии об увольнении Репнина на год к водам, о чем Румянцев сообщил Репнину ордером от 1 октября 1771 года.

Почти весь 1772 год Репнин занимался устройством своих денежных дел, находившихся в плачевном состоянии. Летом того же года он лечился на водах в бельгийском городке Спа.

В 1774 году Репнин вновь вернулся в армию. Он был назначен командующим войсками правого фланга (2-я дивизия), имевшими сборный пункт в Слободзее. В первых числах мая дивизия Репнина сосредоточилась у Слободзеи и 6 июня, одновременно с остальными корпусами армии, переправилась через Дунай, у Ликорешт. После переправы, при новом расписании армии, Репнин получил командование 1-м корпусом, в составе 2 полков пехоты, 2 отдельных батальонов, 2 кирасирских и 2 карабинерных полков, при 16 орудиях. Корпус Репнина принимал участие в блокаде Силистрии.

По окончании войны, Репнин участвовал в выработке условий мирного договора с Турцией и, после утверждения его визирем, был командирован Румянцевым в Санкт-Петербург для представления договора Екатерине II. 31 июля он прибыл в Петергоф, где немедленно принят был императрицей. 3 августа состоялось «предварительное торжество мира», на котором князь Николай Васильевич Репнин был произведен в генерал-аншефы, пожалован подполковником Измайловского полка и генерал-адъютантом , а также награждён крупной суммой денег, в размере 50 000 рублей.

Озабоченная болезнью Румянцева, Екатерина II рескриптом от 28 августа направила князя Репнина в армию с полномочием, в случае смерти фельдмаршала, «беспосредственно вступить как в командование армией, так и управление дел политических, на том самом основании, на каком оные генерал-фельдмаршалу графу Румянцеву вверены» . Однако, прибыв 14 сентября в Фокшаны, Репнин застал Румянцева оправляющимся от болезни.

Посольство в Турции

Аудиенция русского посла князя Н. В. Репнина у турецкого султана. 1775. Гравюра И. Бугреева. Последняя четверть XVIII в.

В 1775 году Екатерина II назначила Н. В. Репнина чрезвычайным и полномочным послом в Турцию, где ему пришлось решать задачу укрепления мира между двумя странами.

Первые месяцы 1775 года Репнин был занят распоряжениями по предстоящему путешествию - выбором свиты, составлением посольского поезда и т. д. В последних числах сентября он прибыл в Сан-Стефано, а 3 октября маршал посольства объявил Порте о прибытии посольства. 5 октября Репнин въехал в Константинополь Андрианопольскими воротами. Свита князя состояла из пятисот человек. При нём находились трубачи и литаврщики гусарские и кирасирские, пехотные музыканты, команды: гусарская, кирасирская и пехотная, тридцать шесть лакеев, четыре егеря, двенадцать певчих, тринадцать официантов, шесть гайдуков, восемь скороходов, шесть гренадеров лейб-гвардии Измайловского полка, шесть пажей, лекарь, доктор, двенадцать греческих офицеров, четырнадцать студентов и переводчиков, восемнадцать обер-офицеров, четыре штаб-офицера, десять дворян посольства, два секретаря и маршал посольства.

Однако приём Репнина был отложен до окончания курбан-байрама, так как, по официальной версии Порты, до его наступления не представлялось возможным выработать церемониал и сделать все необходимые приготовления. На самом деле, турки намеревались выиграть время и, прибегнув к посредникам, попытаться смягчить условия Кючук-Кайнарджийского мира. В конце октября Порта выставила ряд предложений направленных на пересмотр условий мирного договора. Репнин, избегая всего, что могло бы содействовать обострению и без того натянутых отношений, отверг всякие попытки к переговорам о пересмотре трактата. Твёрдость князя возымела свое действе, Порта перестала оттягивать аудиенцию.

28 ноября Н. В. Репнин был с официальным визитом у визиря. 29 ноября он отправил подарки к визирю с маршалом посольства, к эфенди и к рейс-эфенди с секретарями. 30 ноября - подарки в сераль к султану, а 1 декабря посол имел у него аудиенцию, где вручил письмо Екатерины II. Аудиенцией исчерпывалась прямая задача посольства Репнина, поэтому 13 апреля 1776 года, выполнив необходимые формальности, князь выехал в Россию.

Административная деятельность

По возвращении в Россию Н. В. Репнин поселился в Санкт-Петербурге. Панин намеревался возложить на него управление иностранными делами. Однако это назначение не состоялось. Екатерина II настороженно отнеслась к слухам об участии Репнина в планах возведения на престол Павла Петровича, а также о его связи с масонами .

В 1778 году Репнин был назначен генерал-губернатором Смоленским и Белгородским, а в сентябре того же года - наместником в Орёл. Несмотря на частое недомогание, Репнин с большим рвением отдался новой для него административной службе, уделяя много времени разъездам по наместничеству. Часто бывал Репнин и в Санкт-Петербурге; в 1778 году он так же временно командовал Измайловским полком. В связи с ликвидацией в 1779 году Белгородской губернии, Репнин стал именоваться генерал-губернатором Смоленским и Орловским.

Посредничество в Тешенском конгрессе

В 1778 году между Пруссией и Австрией возник вооружённый конфликт за Баварское наследство. К посредничеству в разрешении спора о Баварском наследстве прусским королём Фридрихом II была приглашена Россия. Рескриптом от 22 октября 1778 года Николай Васильевич Репнин получил назначение в Пруссию, в качестве уполномоченного по вопросу о посредничестве России и командира вспомогательного 30-тысячного корпуса. 7 декабря, ночью, он прибыл в Бреславль (ныне Вроцлав, Польша), где, совместно с Прусским Двором, приступил к выработке конвенции о военной помощи России и плана операций, предназначенного в распоряжение Фридриха, вспомогательного корпуса.

В марте 1779 года между конфликтующими сторонами было заключено перемирие, и открыт конгресс в Тешене, завершившийся подписанием Тешенского мира. Дипломатические способности и твёрдость князя Репнина в немалой степени способствовали склонению Австрийского Двора к миру. Почти во всё время конгресса директивы из России по возникающим частным вопросам запаздывали, поэтому Репнину приходилось решать их самостоятельно.

За посредническую работу в Тешене Екатерина II пожаловала Н. В. Репнину орден святого Андрея Первозванного и 3000 крестьян в Белоруссии; Фридрих II - орден Чёрного Орла, шпагу и портрет, осыпанный алмазами, ценный саксонский сервиз 10 000 талеров «на канцелярию» и 20 000 талеров «на путевые издержки»; Иосиф II - трость с бриллиантами и серебряный столовый сервиз.

Продолжение административной и военной службы

В 1780 году Репнин командовал наблюдательным корпусом в Умани. В 1781 году он вернулся к исполнению обязанностей Смоленского, Орловского и Белгородского наместника. В том же году Н. В. Репнин был удостоен милостивого рескрипта, посетившей его наместничество Екатерины II «за виденное повсюду благое устройство и следы точного исполнения её установлений» . 17 мая 1781 года он вторично, на этот раз указом Военной Коллегии, был пожалован в генерал-адъютанты. В том же году его назначили псковским генерал-губернатором с сохранением прежних должностей. В 1782 году, при учреждении ордена святого Владимира, Репнин был пожалован его крестом 1-го класса.

В марте 1783 года Н. В. Репнин был назначен командующим резервными корпусами в Польше с сохранением прежних должностей. В 1784 году он получил бриллиантовые знаки к ордену Святого Андрея Первозванного. Осенью того же года Репнин уехал в Италию для лечения. По возвращению в 1785 году он был привлечён к работе в Комиссии по разбору городов по их состоянию и назначению сумм для каждого из Ассигнационного банка. 16 января 1786 года административная деятельность Репнина была отличена новым милостивым рескриптом.

Русско-турецкая война 1787-1791 годов

В 1787 году, с началом новой войны с Турцией, Репнина назначили в Екатеринославскую армию. В ноябре он принял командование над главным корпусом. 5 мая 1788 года, при объявлении нового расписания Екатеринославской армии, Репнин получил командование 1-ой дивизией, входившей в состав 1-го корпуса.

Н. В. Репнин участвовал в осаде и взятии Очакова (1788 год); командуя русскими войсками в Молдавии (1789 год), одержал 7 сентября победу на реке Салче; запер противника в Измаиле, но по указанию главнокомандующего Г. А. Потёмкина отошел от крепости.

Летом 1791 года, во время отъезда Потёмкина в Санкт-Петербург, Репнин принял на себя обязанности главнокомандующего и решил действовать активно, вопреки инструкциям светлейшего князя. Узнав, что турецкий визирь концентрирует свои войска вблизи Мачина, Репнин двинул вперёд свою армию и разбил противника в шестичасовом сражении. На следующий день визирь прислал к Репнину в Галац парламентёров, подписавших 31 июля предварительные условия мира, ставшие основой Ясского мира.

За победу под Мачином Репнин 15 июля 1791 года был награждён орденом Святого Георгия 1-го класса. Позднее, 2 сентября 1793 года, по случаю мирного торжества, Н. В. Репнину была пожалована похвальная грамота, во второй раз алмазные знаки ордена Андрея Первозванного и 60 000 рублей «на поправление домашних дел». После окончания войны Репнин поселился в своем подмосковном имении Воронцове.

Административная деятельность в Лифляндии, Эстляндии и Польше

Н. В. Репнин оставался в Риге до 1794 года, а затем, указом от 20 апреля, был назначен на пост главнокомандующего армией, направленной для усмирения польского восстания. Однако это назначение было номинальным, так как руководство операциями осуществлял президент военной коллегии граф Салтыков, а главными силами русских войск, направленных на Варшаву, командовал Суворов. Репнин же не получил никаких полномочий, к армии ему было разрешено отбыть лишь 28 июня. «Я уже не знаю, сам ли я командую или отдан под команду» , - жаловался Репнин Екатерине II. 1 августа 1794 года русские войска под командованием Репнина после двукратной атаки овладели Вильно и разбили главные силы повстанцев в Литве.

После третьего раздела Речи Посполитой князю Репнину было поручено управление отошедшими к России землями, с сохранением поста Лифляндского и Эстляндского генерал-губернатора. 16 ноября 1794 года Репнин прибыл в Гродно. Рескриптом от 1 января 1795 года ему была пожалована похвальная грамота, деревни и дом в Петербурге.

В подведомственном крае Репнин ввёл перлюстрацию писем, он содержал многочисленный штат шпионов, держал наготове войска. Преследовались все причастные к подавленному восстанию лица, объявленная Суворовым в Варшаве амнистия Репниным не была признана. В своих мероприятиях по устройству края Репнин проводил обрусительную политику. Его манифестом, обнародованным в 1795 году, край был разделён на 3 части, с главными городами Вильно, Гродно и Ковно; каждая часть вверена была корпусному командиру занимавших данную область войск, а управление уездами возложено было на командиров полков. Наряду с введением в администрацию русских чиновников, Репниным принимались меры к поселению в Литве русских землевладельцев. Так же Репниным была отменена табачная монополия, по его представлению установлен почтовый путь на Вену через Литву, им был разработан проект новой таможенной линии от границ Волынской губернии до Балтийского моря, введены русские ассигнации в крае и т. д.

Помимо прочего Репнин осуществлял надзор за польским королём Станиславом Августом, проживавшим в Гродно после отречения от престола.

Последние годы жизни

8 ноября 1796 года, на третий день по восшествии Павла I на престол, Николай Васильевич Репнин был пожалован в генерал-фельдмаршалы. В день коронования он получил 6000 душ. Оставаясь на прежних должностях, князь Репнин был назначен орденским канцлером и инспектором инфантерии Литовской и Лифляндской дивизий.

20 января 1797 года Репнину было поручено усмирение крестьянских волнений, вспыхнувших в 12 губерниях России. 21 января он был направлен в Вологодскую губернию, 3 февраля выехал в Ростов, 19 февраля он прибыл в Орловскую губернию, 26 февраля был в Калуге. Репнин сумел погасить очаги крестьянских волнений преимущественно путём уговоров. 1 марта, собираясь выехать в Смоленск, он получил приказ вернуться в Санкт-Петербург.

Отозвание Репнина было связано с решением Павла I назначить его посредником при заключении мира между Австрией и Францией. Однако это назначение не состоялось, поскольку пока шли сборы, был заключён Кампо-Формийский мир, и надобность в посредничестве отпала.

Репнин всё же был командирован за границу в следующем, 1798 году, с более широкими задачами. Ему было поручено заложить основы нового оборонительного союза России, Австрии, Пруссии и Англии против Франции. Помимо этого Репнину было дано негласное поручение - для упрочения будущего союза устроить брак великой княжны Александры Павловны с австрийским эрцгерцогом Иосифом. «Свадебное поручение» было с успехом выполнено Репниным: эрцгерцог Иосиф выехал в Петербург для официального сватовства, однако политическая цель посольства осталась не достигнутой, так как прусский король Фридрих-Вильгельм III отказался прервать нейтралитет, а Венский Двор ограничился лишь уклончивыми обещаниями. Н. В. Репнин был отозван в Вильно и 30 ноября 1798 года уволен от службы с правом носить общеармейский мундир.

Последние годы князь Николай Васильевич Репнин жил в Москве. 12 мая 1801 года он скончался в своём имении Воронцово от апоплексического удара; был погребён в Донском монастыре.

Семья

Николай Васильевич Репнин был женат на княгине Наталье Александровне, урожденной Куракиной (17 апреля 1737 - 22 ноября 1798). В этом браке родились четверо детей: сын (ум. в 1774) и три дочери. Александра (25 апреля 1756 - 23 декабря 1834) была замужем за князем Григорием Семёновичем Волконским , Прасковья (ум. 1784) - за князем Фёдором Николаевичем Голицыным и Дарья - за бароном Каленбергом.

Н. В. Репнин был отцом писателя Ивана Петровича Пнина.

Так как князь Репнин не оставил мужского (законного) потомства, 12 июня 1801 года император Александр I дал указ Правительствующему Сенату:

«В ознаменование отличного Нашего уважения к воинским и гражданским подвигам генерал-фельдмаршала князя Репнина, в память добродетелей его и любви к Отечеству, коими и в мире, и в войне, и на службе, и в уединении, до самого конца жизни своей был он преисполнен, и во свидетельство, что истинные заслуги никогда не умирают, но, живя в признательности всеобщей, переходят из рода в род, согласно желанию его, ближних его родственников и Нам Самим известному, соизволяем, чтоб родной его внук, от дочери его рожденный, полковник князь Николай Волконский принял фамилию его, и отныне именовался князем Репниным. Да, род князей Репниных, столь славно Отечеству послуживших, с кончиною последнего в оном не угаснет, но, обновясь, пребудет навсегда, с именем и примером его, в незабвенной памяти Российского дворянства!»

Имение

Согласно ведомости 1794-1808 годов, сочинённой по алфавиту Саратовской губернии Сердобского уезда, Николай Васильевич Репнин являлся владельцем имений в селе Репьёвка Балашовского уезда (ныне Ртищевского района). Эти имения перешли ему от двоюродных братьев Петра Ивановича и Сергея Ивановича Репниных, умерших бездетными.

В 1794 году на средства князя в Репьёвке была построена деревянная церковь с такой же колокольней, освящённая во имя святителя Николая Чудотворца.

После смерти Н. В. Репнина имение унаследовала его старшая дочь Александра Николаевна Волконская.

Масонская деятельность

В 1785 году Н. В. Репнин был принят в Москве бароном Шредером в «Теоретический градус соломоновых наук» - базовую степень посвящения в масонской системе розенкрейцеров. В конце 1786 года, по разрешению из Берлина, Репнин должен был быть посвящён в «Розенкрейцеры», однако, вследствие размолвки Репнина с бароном Шредером, это посвящение не состоялось. Позднее князь был удостоен почётного звания «главный надзиратель».

Награды

• Орден Святого Георгия 1-го класса (15 июля 1791)
• Орден Святого Георгия 2 класса (27 июля 1770)
• Орден Святого Владимира 1 класса (1782)
• Орден Белого Орла (Речь Посполитая)
• Орден Святого Станислава (Речь Посполитая)
• Орден Чёрного Орла (Пруссия)

Примечания

Литература

• Бантыш-Каменский Д. Н. 31-й генерал-фельдмаршал князь Николай Васильевич Репнин // Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. В 4-х частях. Репринтное воспроизведение издания 1840 года. Часть 2. - М.: Культура, 1991. - 620 с. ().
• Долгоруков П. В. Российская родословная книга. - СПб.: Тип-я Карла Вингебера, 1854. - Т. 1. - С. 272-273
• Краткие сведения о церквах Саратовской епархии, существующих при них причтах и о прихожанах : приложение к «Саратовским епархиальным ведомостям» № 8-11, 17-24 за 1895 г., № 1-7, 9, 11-15, 17-24 за 1896 г., № 1-5 за 1897 г. - Саратов, 1895-1897
• Русский биографический словарь: Рейтерн - Рольцберг. - Изд. Императорского Русского Исторического Общества. - Санкт-Петербург: тип. Императорской акад. наук, 1913 . - Т. 16. - С. 93-117
• Справочная книга Саратовской Епархии. - Саратов: Типография Союза печатного дела, 1912. - С. 179
• Сухарева О. В. Кто был кто в России от Петра I до Павла I, Москва, 2005

Ссылки

• Ведомость, сочинённая по алфавиту Саратовской губернии Сердобского уезда, с показанием в каждом селении числа дворов и по пятой ревизии мужеска пола душ, принадлежащего того уезда к карте собственнаго Его императорскаго величества депо (1794-1808 гг.) / под. ред. М. С. Полубоярова, 2011

Дворяне и дворянские роды
Беклемишевы · Блохины · Борхи : Виктор Александрович · Софья Ивановна · Ветчинин Александр Александрович · Владыкины : Василий Михайлович · Владимир Николаевич · Иван Николаевич · Михаил Николаевич · Волконские : Екатерина Алексеевна (ур. Мельгунова) · Дмитрий Петрович · Дмитрий Петрович 2-й · Пётр Михайлович · Вышеславцевы · Гартонг Иван Владимирович · Голицыны :